.
Он не знал, зачем его вызывают, но, на всякий случай, запасся гостинцами.
Далеко от погоста Тешата остановил лошадь, выпрыгнул из колымажки и пошел сутулясь к серединной избе.
– Господи Исусе Христе, помилуй нас! – нараспев протянул он, низко кланяясь в двери.
– Аминь! – донесся в ответ сиплый басок.
Гость вошел в избу, трижды перекрестился на образа и коснулся рукою пола.
Хозяин сидел, уткнувшись кулаком в жиденькую бородку свою, и на поклон не ответил.
«Лихо, – болезненно скребнуло в сердце Тешаты. – Не зря, кат, закичился».
Однако он ни одним намеком не выдал своего беспокойства и, сохраняя достоинство, отступил к выходу.
– Мы, доподлинно, невысокородные будем, а и не в смердах рожденные.
Недельщик подергал бороденку свою и, подобрав рассеченную губу, захватил ею в рот жесткую щетинку усов. Сын боярский пристально вглядывался в лицо недельщика, тщетно пытаясь прочесть в бегающих паучках чуть поблескивающих зрачков причину вызова его на погост.
После длительного молчания хозяин пошевелил, наконец, в воздухе отставленным указательным пальцем.
– Быть тебе, человек, на правеже.
Он вздохнул и безучастно зажевал заслюнявившиеся усы.
Гость по-собачьи прищелкнул зубами.
– Не боязно мне. Жил аз до сего часу по правде, и ни един человек не должон изобидеть меня.
Недельщик осклабился:
– Ежели по правде живешь, князь-Симеону пятьсот рублев оберни.
Гость от неожиданности шлепнулся на лавку.
– Пятьсот?! Окстись, Данилыч!
Лицо его посинело, как у удавленника, и покрылось коричневыми пупырышками, а концы пальцев заныли, точно окунули их в ледяную воду. Перед ним предстал весь ужас грядущего.
Недельщик потянулся за шапкой.
– К окольничему[24] идем, человек.
Дружелюбная улыбка не сходила с лица.
– Быть тебе, человек, на правеже. Еще по Великой седмице болтали люди про пятьсот рублев.
Тешата ожесточенно растирал онемевшие пальцы и шумно пыхтел.
Едва недельщик взял шапку, он быстрым движением сполз с лавки и стал на колени.
– Данилыч! По гроб жизни молитвенником буду твоим. – И, слезливым шепотом: – В колымажке аз по-суседски гостинчик доставил.
Лицо хозяина сразу стало серьезней и строже. В сиплом баске послышался оттенок участия:
– Ты сядь, человек. Потолкуем по-божьи.
Пошарив за пазухой, сын боярский достал узелок.
– Не взыщи.
Он отсчитал десять рублей и положил их на стол.
– А в колымажке холст, да колико воску, да ржица.
Данилыч недовольно покрутил носом.
– А холст-то, выходит, твои людишки разбоем у хамовников взяли?
