Но что это такое? В нескольких шагах от нее идет какой-то человек – и прямо ей навстречу – лицо страшное, черное, как у теремной карлы.
Черный человек приблизился и остановился.
– Откуда ты, девушка? – говорит он ей. – Кого это несешь?
В другое время Люба испугалась бы, пожалуй, этой страшной, черной рожи, но теперь она слышит только его ласковый голос.
– Если ты добрый человек, помоги мне, ради бога!.. – прошептала она. – Сил моих больше нету! Куда бы как-нибудь скрыться, что-нибудь сделать, чтобы кровь унять из раны, вишь, какая страшная рана! Вишь, сколько крови! Воды бы достать…
– Постой, дай я понесу, – сказал черный человек. – Как проходил я, видел отперта тут калитка, давай!
Люба бережно передала ему Николая Степановича.
– Только, ради Христа, осторожнее, – дай, я помогу тебе, – говорила она.
Ей вдруг сделалось страшно. «А что, коли это дьявол? – мелькнуло в голове ее. – Что, коли это, чтобы отвести глаза мне, он говорит таким добрым голосом, а вдруг отнимет его у меня и улетит с ним?»
Но эта мысль, невольный, последний отголосок перхуловского дома и его понятия, сейчас же и исчезла. Она заметила, как черный осторожно и заботливо нес Малыгина.
– Девушка, он не умер! Он дышит… Ей-богу! – вдруг обернувши к ней свое черное и уже теперь не страшное, а доброе и ласковое лицо, сказал этот неведомый человек.
– Что ты!.. Правда? Ты не ошибаешься?
– Да нет же! Постой, вот, Бог даст, он очнется… Я за водой сбегаю.
Прилив бесконечного счастья нахлынул на Любу. Она склонилась над лицом Николая Степановича, не отрываясь глядела на него, силясь прислушаться к его дыханию.
Вот калитка… Вот они в саду… Тихо… никого нету. Трава густая, ветвистые яблони, осыпанные белым цветом… Пчелы жужжат, бабочки порхают… Солнце так и горит, так и отливается на листьях…
– Вот здесь в тени и сложим его, – сказал черный, – а я поищу колодцы.
Под развесистой душистой яблоней лежит Николай Степанович, а над ним склонилась Люба.
«Жив он! Жив! Нет больше сомнения – бьется его сердце!»
Черный возвращается с водою, и видно, что он человек бывалый – сейчас сделал перевязку из Любиного платка полотняного. Кровь остановилась. Еще несколько мгновений – и открыл глаза Николай Степанович.
Люба крикнула, и тут только у нее брызнули слезы, но это были светлые, благодатные слезы.
Она схватила руки своего дорогого друга, и грела их, и целовала.
– Жив ты! Жив, милый! Скажи хоть словечко, взгляни на меня!
Но он хоть и жив, хоть и глядит, но не узнает своей Любы, глядит и ничего не видит – в забытьи, память не вернулась.
