– Фульвия! Я жила среди рабов, отвергнутая дедом…
– Раб – собака.
– И собаку жаль убить вследствие минутной вспышки гнева, а рабы – не собаки. Нет, Фульвия, они – люди.
– Не унижай себя такими деревенскими понятиями.
– Если я предложу тебе продать мне…
– Луктерия?
– Всех четверых.
Фульвия торжествовала, читая по лицу и по тону голоса Амариллы все ее чувства, как по книге. Та в ее руках, если раб сумеет превратиться в яблоко раздора между ней и ее мужем или в ловкого наушника в пользу своей госпожи.
– Нет, я их не продам, – холодно ответила она.
– Неумолимая! – вскричала Амарилла вне себя. – Мне страшно с тобою, я уйду, пусти!
Фульвия поняла, что пора изменить тактику. Она расхохоталась и удержала Амариллу за руку:
– Кузина! Милочка! Я пошутила, я вовсе не жестока, спроси об этом моих служанок. Я часто отпускаю моих слуг на волю.
Несколько служанок при этих словах бросились к Фульвии, целуя ей руки.
– О нет! она предобрая! благодетельница! – кричали они.
Амарилла не знала, что ей теперь думать о Фульвии, и была рада переменить тему разговора.
– Ты в родстве с семьей Санги? – спросила Фульвия.
– В дальнем. Его жена, женщина очень гордая, назвала меня деревенщиной и не захотела обласкать. После холодного приема я не бывала у нее. Ее сын – друг моего мужа.
– Сын Санги – друг твоего мужа… Я видела сына Санги… он еще очень молод.
– Ему только восемнадцать лет, он очень добрый, веселый, хорошенький мальчик.
– Я видала его у базилики Порция в дружеской беседе с Цезарем.
– Цезарь бывает в доме Санги.
– Он когда-то в дни юности ухаживал за его женой – об этом весь город знал. Клелия до сих пор кокетка, несмотря на свои тридцать пять лет. А что за особа твоя подруга?
– Портниха.
– Гм… твоя отпущеница?
– Нет, она – моя молочная сестра.
– Так… кроме нее, ты еще ни с кем не успела здесь подружиться?
– Нет… у нее есть здесь сестра, но та очень глупа… тоже купчиха. Я ее никогда не любила. Есть у меня старуха-домоправительница, но я ее не люблю – она ворчунья. Муж советовал мне бывать в доме Санги, но его жена такая гордая! Я нигде не бывала.
Фульвия мало-помалу не только выпытала у Амариллы все нужные ей сведения о ее муже, родне, знакомых и даже рабах, но, кроме того, успела переменить ее мнение о своей личности, уверив, что угрозы рабам были только проявлением вспыльчивости, которая непременно остыла бы к вечеру. Они дружелюбно пробеседовали все время, пока их не донесли до площади.
– Твою подругу, одетую точно азиатка, без сомнения, не пропустили к сенаторским местам, а прогнали с твоими носилками куда-нибудь далеко в толпу, – сказала Фульвия, – ты их не найдешь. Тебе придется одной идти к местам, а это неловко.
