Наконец толпа остановилась. Прислужники Гейера развязали всем глаза и начали кланяться капитану, поручику и Мурашеву.
– Имеем честь поздравить! – сказал один из них.
– С чем? – спросил Ханыков.
– С милостью герцога. А на водочку-то нам, ваше благородие! – продолжал прислужник, почесывая за ухом. – Ведь немало мы из-за вас хлопотали сегодня!
Мурашев, пожав плечами, дал ему рублевик, и прислужники, пожелав всем спокойной ночи, удалились.
– Где мы теперь? – спросил Ханыков, осматриваясь.
Сквозь тонкий ночной туман, расстилавшийся в нижних слоях воздуха, с трудом можно было различить вдали освещенные месяцем здания.
– Мы, кажется, посередине Царицына луга, – сказал Мурашев. – Вон, справа чернеется Летний сад, а слева видна Красная улица. Уф, батюшки! не в аду ли мы были?.. Куда же пойдем теперь? Милости просим ко мне: дом мой недалеко отсюда.
Все пошли к дому Мурашева. Приблизясь к воротам, начали стучаться в калитку.
– Кто там? – закричал прислужник Гейера, выглянув из окна.
– Я хозяин этого дома. Пустите!
– Убирайся! Нам приказано стеречь дом и никого не впускать сюда.
– Вот тебе на! Хозяина в свой дом не пускают! Послушай, любезный, его высочество, сам герцог…
Окно захлопнулось, и Мурашев замолчал. Как ни стучались в калитку, все понапрасну.
– Что станешь делать? – воскликнул Мурашев. – Придется ночевать на улице, у ворот своего дома.
– Пойдемте к моему батюшке! – сказал Аргамаков. – Вон, дом его отсюда виден.
– Это дело! – подхватил Мурашев. – Да пустит ли он нас? Ведь он такой пустынник!
Вскоре все приблизились к воротам дома, постучались, но никакого ответа не было. Отец Аргамакова, строго соблюдавший правила феодосьевщины, наложил на себя две тысячи земных поклонов за то, что впал в суету, то есть сообщился в тот день с никонианами[4]. Умирая от жажды, он остановил на улице разносчика и выпил два стакана квасу из кружки, к которой прикасались губы, без сомнения, многих никониан. Раздавшийся у ворот стук застал его на тысяча двадцать пятом поклоне. Если б в это время сказали ему, что сын его упал в Фонтанку и тонет, то прежде досчитал он положенное число поклонов, а потом бы уж побежал спасать сына[5].
Даже хладнокровный Ханыков начинал уже терять терпение, когда отворилась фортка и шарообразно обстриженная голова с седой бородой высунулась оттуда[6].
– Кто там?
– Это я, батюшка!
– Да ты не один?
– Это два моих приятеля и мой денщик. Нельзя ли нам ночевать у вас? Мы были все в большой беде, но она счастливо миновалась.
