– Но, дитя, дай же нам поговорить, – сказал Пенхи внучке, которая теперь поместилась на коленях у отца и не позволяла ему шевельнуться.
– Слушай, сам бог Апис глядел мне в глаза, – болтала она.
– Ой ли? И ты не испугалась? – улыбнулся Адирома.
– Сначала испугалась, а потом нет.
– Да постой же, сиди смирно, дай отцу слово сказать, – говорил Пенхи, стараясь унять расходившуюся внучку. – Ну, расскажи, что с тобой было, как ты спасся от смерти, где находился все эти почти десять лет? – спрашивал он сына.
– Боги были милостивы ко мне, – отвечал Адирома, лаская голову девочки.
Он рассказал все, что нам уже известно, а потом прибавил:
– В Мемфисе по воле богов я встретился с почтенным Имери, жрецом бога Хормаху, а также с почтенными Пилокой и Инини, с которыми и прибыл сюда на корабле «Восход в Мемфисе», и они познакомили меня со всем, – на слове «всем» он сделал ударение, – что происходило в мое отсутствие в Египте и в Фивах и что совершается теперь… О великий Амон-Горус!
Пенхи, ничего не сказав, велел старой Атор и другим рабыням приготовить ужин для дорогого гостя.
– А где теперь Лаодика? – спросила Хену. – Ах, как бы я хотела ее видеть!
– Она теперь, милая дочка, должна быть уже в доме царицы, в женской палате, – отвечал Адирома.
– Бедная Дидона! – продолжала болтать девочка. – Зачем же она сожгла себя?
– С печали по Энею, девочка.
– Вот глупенькая! Я б никогда не сожгла себя.
И дед и отец рассмеялись. Они видели, что пока Хену не уснула, она не даст поговорить им о деле. Она болтала без умолку; но о том, что считала она секретом, о том, что они с дедом для чего-то лепили из воска фигуры богов, фараона и царевичей, – она отцу даже не заикнулась. И Пенхи хорошо знал с этой стороны свою умненькую внучку: то, что велят ей хранить в тайне, она никому не выдаст.
– А кто лучше – Дидона или Лаодика? – спросила она, соображая что-то.
– Лаодика лучше, – отвечал Адирома. – Лаодику я знал такой же маленькой, как ты.
– А какие у нее волосы? Черные, курчавые?
– Нет, милая дочка, у Лаодики волосы золотистые.
– Как золото? Вот прелесть! А у Дидоны?
– У Дидоны черные, как у тебя.
– Пхе! Я не люблю черные.
И опять она рассмешила и деда и отца. Последний начал гладить и целовать ее.
– А вот я так люблю черные, такие, как у тебя, – говорил Адирома, перебирая курчавые пряди своей девочки.
– А глаза какие у Лаодики? – спрашивала Хену.
– Такие же хорошенькие, как у тебя.
– А знаешь, когда я упала на колени перед Аписом и он поглядел мне в глаза, так все сказали, что я священная девочка.
