— Чего? Нет сил сосредоточиться. Сознание скользит мимо.
— А если бы она провалилась сквозь землю?
— Огорчился бы, наверно, но это бы быстро прошло.
— Раньше было иначе?
— Да, но об этом не хочется думать. Впрочем, я люблю чешское пиво. Я даже удивился, когда понял, стоя как-то в супермаркете в Америке, что мне больше всего хочется купить чешское пиво. Раньше, даже в разгар любви к венграм-полякам, я бы купил голландское или бельгийское, или немецкое — просто из недоверия к чешской продукции. А теперь вынужден признать, нет, даже с радостью признаю, что чешское люблю больше всего.
— Почему с радостью?
— Из-за любви к своей объективности. Но из той же любви к объективности скажу, что итальянские персики вкуснее венгерских, а венгерское вино — ничего, но все-таки варварское. Правда, еще польскую зубровку люблю.
— А что же было раньше?
— Раньше у меня была какая-то непонятная любовь к венграм-полякам и в какой-то момент к Чехословакии тоже.
— Почему любовь? И почему непонятная?
— Я обожал их за сопротивление русским. Буквально до слез. Впрочем, это была поверхностная любовь. Иногда мне теперь кажется, что я их тогда придумал.
— Что значит поверхностная любовь?
— Я не удосужился их изучить. Любил какие-то неопознанные предметы. Я политически гораздо лучше знал эти страны, чем в смысле культуры. Почти ничего не читал художественного. Швейка не дочитал, бросил на половине — стало скучно. Петефи (как он правильно пишется?) — это вообще какая-то ерунда.
— А Кафка?
— Так Кафка — вообще не Европа. Он, скорее, Африка. Это Кафка. А я про серединное. С поляками было чуть получше — там было хоть какое-то смотрибельное кино — но ненамного. Зато до одури читал все документы по венгерскому восстанию. Теперь ничего не помню, как отрезало. В 68 году даже взялся читать газеты по-чешски. Обожал их, дураков.
— Почему «дураков»?
— Это я от нежности. И от стеснения. В 88 году, когда меня еще никуда не пускали, мечтал приехать в Будапешт. Но когда стало можно, уехал, конечно, не в Будапешт, а в Америку.
— И Запад у тебя съел Среднюю Европу?
— Не совсем так. В 89 году я еще с удовольствием был наконец в первый раз в Будапеште. Он тогда был сильнее Москвы.
— А теперь?
— Не сравнить. По энергии все города этих трех стран, вместе взятые, уступают Москве на порядок. Москва энергетически стала похожа на Нью-Йорк. А эти страны превратились в полууютное, полуобморочное захолустье. Не тот масштаб. Не те скорости жизни.
