Она горячо полюбила Шилова, за него и для него теперь она готова была на все.
Из-за него она порвала всякие сношения с сестрой и даже возненавидела ее, даже согласилась с ним, что Татьяна – гнусная притворщица и сообщница преступления мужа.
Она согласилась и с тем, что у Краевой где-нибудь запрятана сотня тысяч сламотовских денег и она для отвода глаз плачет и пользуется благодеянием от того же обокраденного мужем графа.
Шилов совсем терялся в догадках насчет этой странной девушки.
Он видел ясно, что она влюблена в него по уши, как он выражался, но в то же время был уверен, как знаток женской души, что она ни за что не переступит ту грань, которую сама начертала в их отношениях.
Другой на месте Шилова стал бы скучать уже, но он был так заинтересован странной девушкой, что нашел особую прелесть в этих отношениях, и чем более было препятствий к его цели, тем более интересной делалась для него Анна.
Теперь он говорил с нею все про отъезд за границу, как только кончится краевское дело, на котором он обязан присутствовать в качестве главного свидетеля и потерпевшего. Анна с удовольствием выслушивала его планы, с восторгом глядела на красивое лицо его…
Она, казалось, спокойно ждала чего-то, спокойно и терпеливо. Мысль о Смельском иногда тревожила ее легким уколом, но она спешила отогнать ее, как в жару отгоняют назойливую, больно кусающуюся муху.
С ним у нее было все кончено, вихрь чувств переметнул ее любовь к другому, и она будет принадлежать этому, второму, будет его женой, его другом на всю жизнь так же, как при других обстоятельствах была бы подругой для Смельского.
О том, какую глубокую рану она нанесла ему, как страдает теперь он, Анна даже не думала, то есть не хотела думать. Она знала, что он страдает, ей было жаль его, но что она могла для него сделать? Ничего!
А Смельский страдал, жестоко страдал!
Он все еще не мог ни разлюбить Анну, ни позабыть ее.
И днем и ночью она стояла перед ним рядом с ненавистным для него человеком, и он скрежетал зубами от ненависти и душевной боли, шепча: «Постой, постой! Теперь уже скоро! Мы рассчитаемся!»
Но вот в последнее время на Анну начала нападать странная, ей самой (впрочем, как и все в ней) непонятная тоска. Как и всегда поступают женщины в таких случаях, она вдвойне уцепилась за свою последнюю любовь, но тщетно – тоска росла, а чувство к Шилову таяло, как снежная глыба в солнечный день.
Она с ужасом стала замечать, что даже лицо его, это дьявольски прекрасное лицо, перестало производить на нее свое прежнее впечатление, и она начала находить в нем какие-то черты, которые делали его выражение чересчур жестким, почти отталкивающим.
