Почерк Анны.
Он дрожащими руками разорвал конверт и, прочитав, выронил письмо, ладонями закрыл лицо и долго оставался так, в этой позе горя и отчаяния.
В письме заключалось следующее:
«Простите, Смельский, что я обнадежила вас возможностью брака со мною, на самом деле это невозможно. Забудьте обо мне, прощайте! Не ищите также со мною встречи и объяснения, я всячески хотела бы уклониться и от того, и от другого, потому что это письмо говорит все, что надо, и, надеюсь, не требует никакого возражения».
Смельский наконец очнулся от своего столбняка, очнулся потому, что перед ним вдруг мелькнула адски улыбающаяся физиономия Шилова, и так ясно, так явно, что он на минуту усомнился даже, было ли это обманом зрения или въяве.
И вслед за этим странным явлением словно повязка спала с его глаз.
– Это его штука! – прошептал он и прибавил хриплым от бешенства голосом: – Ну, хорошо же, даром я не отдам ее тебе.
Опять ночь осенила сламотовский парк, и опять на заброшенной скамье послышался шепот и поцелуи.
Чем же приворожил к себе Шилов Анну? Это одна из тайн любви, в которую не в силах проникнуть людской разум, так же как не проникает он и в другие великие тайны мирозданья.
На свете или, вернее сказать, в хронике его было много таких фактов.
Женщина отталкивает достойного и любит негодяя, мужчина покидает кроткую, горячо преданную жену, чтобы отдаться ласкам корыстолюбивой куртизанки.
Но в отношениях Анны к Шилову, в основе их, пожалуй, и не лежало любви.
Это было пылкое влечение, страсть, такие же таинственные по своему психологическому происхождению, как таинственны были страшные глаза Шилова. Доказанное и испытанное магнетическое свойство их ощутила на себе и Анна.
Ей казалось, что глаза эти, только одни они и притягивают ее к этому человеку, поселяя в ее душе безумные порывы, быть может послушные приказанию того таинственного, бессловесного веленья, которое для души понятнее самих слов.
Анна чувствовала, что с ней творится что-то неладное, что ее душа ноет, что ее тело слабеет, точно в нем убавляется кровь, а с нею вместе и жизненная сила. И чем слабее делается она, тем большую власть начинает приобретать над нею взгляд Шилова. Она была не в своей власти, а всецело в его.
Он мог теперь делать с нею что хочет, приказывать, что ему угодно, и она все выполнит, ничему не воспротивится.
Вдали от него она чувствует какую-то тревогу и ждет с нетерпением, когда смеркнется, чтобы бежать на эту скамейку, где ее ждет уже он.
