Накануне Французской революции, во времена, когда жили энциклопедисты, все выглядело, однако, несколько иначе, чем после нее. Сегодня «ни для кого уже не тайна, – пишет Юрген Хабермас, – что проект капиталистического общества не сдержал своих обещаний». Случилось так, думается, потому что частная собственность получила неограниченную свободу, потому что ее безопасность приравнивалась (и приравнивается) к безопасности человеческой жизни. Впрочем, Руссо и даже Гольбах в свое время такую опасность предсказывали.
Гольбах, в частности, предполагал, что при определенных условиях кому-то удастся путем хитрости и обмана присвоить себе результаты труда других людей. А потому считал, что в соответствии с требованиями «морального закона» следовало бы периодически проводить перераспределение собственности – на основе взаимной договоренности между богатыми и бедными. Но моральный закон, по Гольбаху, основывался, как мы знаем, на принципе разумного эгоизма. И очень трудно поверить, будто эгоизм богача окажется разумным настолько, что он согласится передать бедным какую-то часть своей собственности. Гольбах, надо сказать, об этом догадывался и рассчитывал на помощь государства в данном вопросе. Однако государственная власть, которая после буржуазных революций оказалась зависимой от крупного капитала, ничего перераспределять не собиралась. Лишь после того как в Европе к государственному управлению пробились социал-демократы, какое-то перераспределение доходов стало реальностью (при помощи налоговой политики и т. п.), но лишь в очень ограниченных объемах.
Руссо же, как известно, всегда был принципиальным противником частной собственности и имущественного неравенства. Его идеи взяли на вооружение якобинцы, а потом многие социалистические и коммунистические движения, преимущественно ультралевого толка. Но все их попытки ликвидировать частную собственность и имущественное неравенство совершались при помощи государственного (или антигосударственного) террора. И это не было случайностью, проявлением злой воли тех или иных политиков. Чтобы могла реализовать себя единая общенародная воля, необходимо было преодолеть социальную дифференциацию, сделать общество гомогенным. А это возможно лишь путем принуждения. Что признавал и сам Руссо, который писал: «Чем менее сопряжены между собою отдельные воли и воля всеобщая, тем более возрастает принудительная власть».
Проблема согласования между собой требований социальной справедливости и принципа прав человека оказалась намного сложнее, чем предполагали энциклопедисты и Руссо. До революции главными противниками свободного развития общества были деспотическое государство и церковная догматика. Против них и направляли, в основном, острие своей критики просветители. О том, насколько опасной для общества может стать власть капитала, большинство из них тогда не задумывалось. Руссо эту опасность видел, но его предложения по ее возможному предотвращению были излишне радикальными.
