Не успели мы опомниться после созданного Фаиной цунами, как случилось нечто, совершенно затмившее драматическое явление Нёмы Боренбойма народу. Сенька Крыша и Василий Петрович Бочкин… но, простите, вы еще не знакомы с семьей Бочкиных.
Василий Петрович, мордастый, поросший шерстью человек с примесью цыганской крови, бывал тяжко пьян четыре дня в неделю. Деликатные намеки, что не худо мол полечиться, приводили его в исступление.
— Не запои у меня, а нормальная поддача, — рычал он на кротчайшую жену, прозванную нами голубицей Любаней. — Понял? Сечешь разницу между алкоголиком и пьяницей? Пьяница я — понял? Для радости пью, для выражения души!
Во время описываемых событий Василий Петрович трудился водопроводчиком на кондитерской фабрике им. Н. К. Крупской. От него томительно и сладко несло шоколадом. Любовь Ивановна, работница объединения «Красный треугольник», напротив, попахивала резиной. Она проверяла качество калош. Кормились супруги на Любанину зарплату, свою Василий Петрович оставлял в угловом гастрономе. Когда Бочкин ощущал, что душа его выражена недостаточно полно, он выцыганивал деньги у Любани. Изредка голубица проявляла стойкость, и Василий Петрович колотил ее до полусмерти. Мы вызывали милицию, но на утро, припудрив синяки, Любовь Ивановна неслась в отделение и вымаливала свое сокровище обратно…
И тут Любаня неожиданно зачала. Грядущий ребенок перевернул голубицыно мировоззрение, и она отправилась на кондитерскую фабрику требовать, чтобы зарплату Бочкину на руки не давали. Василий Петрович тяжко переживал потерю независимости.
— Мужик ты или тряпка половая? — подзуживал друга Сенька Крыша, — да что она измывается над тобой…
Василий Петрович учинял скандал и, вырвав у Любани трояк, исчезал на сутки. И вот, спустя две недели после крушения семьи Боренбоймов… Однако дадим слово самому Василию Петровичу.
На следствии он рассказывал об этом так:
— Шел я в тот день со смены расстроенный. Чувствую, — не выпью — пропаду. Нервы прямо совсем расшалились. Бывает же у человека изредка такое настроение. А в кармане — ни гроша, да и откуда взяться?
Василий Петрович вопросительно взглянул на следователя Наседкина, и тот сочувственно покивал головой.
— Ну, приволокся я домой, а супруги моей еще нет. Пошарил я в комоде, под матрасом, буфет облазил — ни черта. Ума не приложу, где она их держит. И одолжить негде. Немка с Фаиной расплевались, а потаскуха эта, извините, Лилия Павловна, на юг смылась. Самочувствие, гражданин следователь, хреновое, света белого не вижу: голова раскалывается, в горле першит, мутные рожи со всех сторон обступают… И Сенька, извиняюсь — Семен Прокофьевич — с работы не заявлялся, у меня на него надежда оставалась.
