Бернард, а может, всё таки включим свет? — Рано ещё. — Бернард развернул бульдозер, слишком резко для машины таких габаритов, и теперь они смотрели в темноту. Бернарду казалось, будто он знает, что он делает и где он сейчас. Но то были только подозрения, и не больше. Они ни во что не врезались, не сорвались с обрыва в бушующее море, они осторожно двигались по дороге, пролегавшей между деревьями и скалами, наконец, Бернард выключил двигатель. — От того, что мы остановились, стало ещё страшнее, — сказал Уилсон. — Говори тише. Бернард открыл дверцу кабины, осторожно выбрался наружу и тихонько прикрыл дверь. Уилсон сделал то же самое со своей стороны. Бернард двинулся в том направлении, откуда они только что приехали. Уилсон нагнал его и пошёл рядом, ему было слишком страшно оставаться в одиночестве. Они дошли до того места, где бульдозер проломил стену из деревьев, когда они убегали от Голема. Рядом была рощица низкорослых деревьев, сразу за ней росли более высокие. Именно там они и спрятались, осторожно раздвинув ветки, чтобы лучше видеть происходящее.
Ветер почти стих, дождь закончился, луна изредка выглядывала из за тяжёлых серебристых облаков. Лунный свет падал на скалы метрах в трёхстах от них, лёгкий и призрачный, как пёрышко. От воды поднимался пар, как от чашки горячего кофе в морозный день. Стоя там, они увидели медленно плетущегося Голема. Он шёл по краю Большого спуска, не поднимая головы. В его походке было что-то, что напомнило Бернарду о тех моментах, когда он стоял на краю обрыва и смотрел вниз, размышляя, не прыгнуть ли ему со скалы и навсегда покинуть этот мир. Мог ли Голем думать о том же? Мог ли он вообще думать? У него определённо были некие зачатки разума, пусть его целью и были лишь разрушения. Они продолжали наблюдать. Голем сорвал с себя остатки тюремной одежды и с ворчанием бросил их на землю, всего за пару движений он остался обнаженный. Даже с того места, где они прятались, они могли видеть его член и мошонку, тёмные, обвисшие, будто его создатель хотел посмеяться над человеческой сексуальностью. Он медленно поднял голову и посмотрел на луну, частично скрывающуюся за облаками, а затем раздался вой. Тот самый, леденящий душу вой вырывался из Голема, он пугал и навевал печаль, он был похож на вой того, кто понял, что только что потерял что-то очень важное, и осознание этой потери повергало душу искавшего в такую пучину безысходности, что выбраться из неё не представлялось возможным. Этот звук заставил Бернарда почувствовать всё зло этого мира, всю грязь и разочарование в жизни, в его собственной жизни.
