Князь Алексей Фомич повеселел.
— Ну, друже, — сказал он как-то своему приятелю, — вот и праздничка дождались!
— Какого? — спросил, недоумевая, Белый-Туренин.
— Да разве не праздник для нас, что мы на родимую сторонку ехать собираемся? Я уж и поклажу уложил.
Павел мрачно взглянул на него.
— Для меня не праздник, — пробормотал он угрюмо.
Князь недовольно покосился на друга:
— Уж это, братику, пожалуй, и грех, что тебе басурманская сторона лучше Руси православной стала.
— Ах, не сторона! Ах, не сторона! — вдруг взволнованно заговорил молодой боярин. — Слушай, поведаю все тебе как другу своему, без утайки… Помнишь, говорил ты мне, что может крепко девица приглянуться так, что свет белый без нее не мил станет? Я тогда смеялся, глупством все это называл… Ну а теперь понял, что была в твоих словах правда — приглянулась мне красотка.
— Ой-ой, смотри, жене скажу твоей! — со смехом проговорил Алексей, но, взглянув на Павла, сразу оборвал смех: тот сидел таким понурым, грустным, как Щербинину еще ни разу видывать его не приходилось.
— Ты думаешь, шутки я шучу? Нет, друже, не до шуток мне ныне! — грустно сказал Павел.
— Э-эх, друже! Пришлось, знать, и тебе с злой тоской-кручиной познакомиться? — уже совершенно серьезно промолвил Алексей.
— Да, пришлось… Смекнул ли теперь, почему меня на Русь не тянет?
— Как не смекнуть!
— Как же ты устраиваться будешь?
— Ох, и сам не знаю! Инда сердце с тоски изныло!
— Беда еще другая, что женат ты.
— Это-то полбеды.
— Вот те и на! Думается мне, это-то и есть беда главная.
— А ну ее, жену постылую!
— Постылая, нет ли, а все законная, Богом данная, и променивать ее на зазнобушку-полюбовницу не приходится.
— Нет, приходится! Потому — не будет со мной Катеринушки моей — ума решусь!
— Катериной ее звать?
— Да.
— Имя христианское, доброе… А все ж она еретица, чай?
— Не хуже нас в Бога верует.
— Ну, все на то… Да, брат, гадай не гадай, хоть и тяжко — по себе знать могу, — а приходится покидать ее.
— Ай, нет! Не покину!
Алексей Фомич удивленно взглянул на него:
— Как же так?
— Так, не покину! — промолвил Павел и поднялся со скамьи, и зашагал крупными шагами по комнате. — Не покину! Не баба я — нюнить не буду да думам печальным отдаваться! Сплеча все порешу!
Лицо молодого боярина покрылось яркой краской, глаза его горели. Он остановился со скрещенными на груди руками перед своим другом, и от всей его высокой широкоплечей фигуры веяло такою непоколебимою решимостью, что князь, взглянув на него, невольно подумал: «Гмм… Он и впрямь что-нибудь сотворит!»
