Была свежая мартовская погода, по всем скверам цвели примулы и фиалки, и тетя Люся показывала пальцем на знакомые места, а незнакомым давала, ничтоже сумняшеся, свои имена и названия.
— А почему у вас казино разрешают держать в городе? Прямо Монте-Карло какое-то.
— Какое казино, тетя Люся?
— А вот, мы проехали, написано «Казино», и вот еще одно…
— Да это супермаркет.
— Ну и народ, назвать супермаркет таким словом. А у вас в супермаркете огурцы продают?
— Огурцы… какие, соленые? В еврейских лавочках продают, совсем как русские, очень даже ничего.
— При чем здесь соленые, да еще в еврейской лавочке. Я про сырые спрашиваю: думаю засолить тебе баночку, пока живу тут… Меня соленых тебе везти дядя Вадим отговорил… Ты же знаешь, он такой…
— Да не надо нам соленых! И они здесь все равно не такие — здесь большие и длинные, голландские… таких, как в России, маленьких и пупырчатых, нету…
— Пупырчатых, ишь ты. Помнишь, значит? Ты ведь их любила маленькая, на ужин, с картошкой на свином сале… Подожди, вот устроюсь, распакую чемодан и поджарю вам…
— Тетя Люся!
— Да мне ведь нетрудно… Это ж быстро.
Когда тетя Люся задумывала что-то, ее невозможно было остановить. Я помню, дядя Вадим и мама однажды под Новый год решили купить искусственную елку — в ту зиму вообще были перебои с живыми, и стоили они бешеных денег, и «вообще, Светулик, ты представь, — говорила мама, поглаживая меня по волосам, — вот елка сидит в лесу, растет-растет, тихонечко, еще медленней, чем дети… Двенадцать лет растет! И потом ее бац — и срубят, а обратно уже не посадишь, обратно она не вырастет. Жалко?» Мне было жалко, но тетя Люся так красиво мне рассказывала про настоящий запах хвои, и колючие ветки «ежиками», и про то, что маме и дяде Вадиму тоже на самом деле хочется, но они просто жалеют денег, а если мы сами побежим, купим и нарядим — никто возражать не будет… Так что когда мама и дядя Вадим вернулись с работы, в комнате, подрагивая живыми ветками в оловянной мишуре и издавая слабый запах канифоли, тихо отходило от мороза маленькое худенькое деревце, а рядом на диване сидела тетя Люся — большая, мрачная, готовая спорить с противниками живых елок и все-таки торжествующая, потому что знала, что победила, хотя и не совсем честным способом.
Во Франции тетя Люся задумала помочь мне отметить день рождения Кати. Ее давно тревожило, что я недостаточно погружаю французских родственников в контекст самобытной русской культуры. Культура для тети Люси имела две основные составляющие: гастрономическую и этнологическую. Она подробно объясняла моим свекру и свекрови, как отмечают на Руси Рождество, Пасху и Ивана Купалу (она билась на проводе, крича мне, что Сережу надо назвать Иваном, потому как он родился аккурат 7 июля); она, начиная свои речи громогласным «Переведи», вещала собравшимся родственникам и соседке с маленькой собачкой, из чего состоит настоящая русская окрошка, она грозно говорила, что ребенка вредно водить в детский сад, объясняла, откуда у меня шрам на левом локте («мама, разиня, дала Светке погладить горячим утюгом») и какой должна быть идеальная кухня настоящей русской женщины. Идеальной кухню делает один инструмент — мясорубка.
