— Впервые слышу.
— Фирма «Варенфертриб Гмб.X.». Контрольный пакет акций и должность распорядительного директора. Наряду с другой должностью— старшего офицера 5-го отдела Генштаба Конфедерации; но там его знают как капитана Майера.
Зомбах не трус, но ему делается не по себе.
— Это вы? — уточняет Шелленберг без признаков улыбки.— Ну, ну, не хмурьтесь... Мы оба разведчики, капитан, и можем найти общий язык не только по поводу Меркеля. Но для этого надо быть уверенным, что мои слова дойдут до бригадного полковника Лусто.
— Не могу поручиться...
— Жаль. Всего одну фразу и надо передать: некто в Берлине хочет переговорить с полковником лично. С глазу на глаз. И, как знать, не вернется ли Меркель в родную семью... Вы могли бы это устроить?
Шелленберг покачивается в шезлонге. Кончик ботинка мячиком скачет над полом: вверх-вниз, раз-два...
— А если Лусто откажется? — говорит Зомбах.
— Тогда Меркеля расстреляют. И, конечно же, газеты не останутся в стороне. Кроме того, боюсь, что история со Швартенбахом тоже попадет в прессу, и, судя по всему, фюрер получит долгожданный предлог для репрессивных мер в отношении Конфедерации. Швейцарское вице-консульство в Штутгарте — резидентура 5-го отдела! Международный скандал!..
Шелленберг встает — невысокий, плотный, в отлично сидящем костюме.
— Ну, а начальник гестапо Мюллер? — спрашивает Зомбах.
— При чем здесь он?
— Раз Швартенбах известен вам, то где гарантия, что гестапо ослепнет?.. Это вы позаботились о полицейском на углу Мекленбург- штрассе?
Недоумение Шелленберга совершенно искренне, и Зомбах мрачнеет.
— На этом углу никогда не было поста,— говорит он медленно.— Я две недели гуляю по улице, полицейский появился только сегодня. И еще — мальчишка... Ои проводил меня сюда...
— Займитесь-ка ими, Эгген. Кстати, кто выдал письмо на почте?
Выслушав ответ, Шелленберг берет Зомбаха под руку, и этот жест придает капитану уверенность. Он означает подписание и ратификацию договора. Джентльмены, как известно, понимают друг друга без слов.
3. Июль. 1943. Женева, рю Лозами, 113.
— Ах, Шарлотта, это убийственно скверно! Ты что, не слушаешь?
— Я поняла, но постарайся успокоиться. Возьми себя в руки, Проспер.
Вот так всегда: Шарлотта оживляется только при виде тряпок; огорчения и неприятности мужа ее не волнуют, и Просперу приходится выкручиваться одному.
Присев на ручку кресла, Проспер грызет ноготь и косится на постель, где полулежит двадцатилетнее существо, которое он перед богом и людьми обязался любить до конца дней своих.
