в казаки не прошли, совсем малы ещё были.
Помня слова мужа про заговор, Дарья хранила тайну клада до самой старости. Лишь когда инсульт уложил её в постель, и она ясно поняла, что скоро встретится с Игнатом, решилась рассказать о спрятанной казне внукам. В ту ночь ей приснился Игнат. Молодой и зрячий, каким Дарья никогда его не видела. В белой сорочке и синих шароварах с широким красным поясом, он смотрел на неё, и улыбался. "Пора", — поняла она.
Утром Дарья попросила присматривающую за ней невестку — жену
Никифора — позвать внуков, и рассказала им всё, что знала. Её любимица, шустрая правнучка с редким для этих мест именем Лада, играла в это время рядом — спрятавшись под большим столом, укладывала там спать своих тряпичных кукол. Когда её отец со своим двоюродным братом вышел из комнаты, Ладка прошмыгнула следом.
— Пап! — позвала она. — Ты мне сделаешь для куклы кровать?
— Ещё одну? — отец ласково потрепал её по голове. — Сделаю, конечно. Потом. Беги, играй!
— Бредит старушка, — сказал брату Пахом.
— Да, — поддержал тот. — Мне чин есаула обещан. И что мне теперь, бросить службу и ехать степь копать? Искать непонятно что, непонятно где…
— А я протоиереем скоро стану, новый приход обещают…
Мужчины вышли из дома, а Лада вернулась в комнату, подбежала к кровати, обняла Дарью за шею…
— Ба, ты не волнуйся! Я вырасту и эти денежки, что ты говорила, найду.
— Эх, Ладушка… — прослезилась Дарья.
Соловецкий монастырь, сентябрь 1856 г.
Шестеро узников монастырской тюрьмы, в одеянии из такого же чёрного сукна, что и ряса руководившего ими пожилого монаха, снесли плиту серого отполированного гранита с пригорка, и остановились у осевшего от времени могильного холма, обложенного вокруг диким камнем. Ветер с моря сюда не доходил, разбиваясь о толстую стену Преображенского собора, однако от холода это спасало не сильно. От большой влажности и пота одежда заключённых стала похожа на пропитанную водой губку и почти не удерживала тепло.
— На камни аккуратно кладите! — распорядился монах.
— Бух! — глухо ударился гранит о дикий камень.
Узники выпрямились, сняли шапки и перекрестились. Монах тихо прочёл молитву.
На плите было высечено: "Здесь погребено тело в Бозе почившего кошевого бывшей некогда Запорожской грозной Сечи казаков атамана Петра Калнышевского, сосланного в сию обитель по Высочайшему повелению в 1776 году на смирение. Он в 1801 году, по Высочайшему же повелению, снова был освобождён, но уже сам не пожелал оставить обитель, в коей обрёл душевное спокойствие смиренного христианина, искренне познавшего свои вины. Скончался 1803 года, октября 31 дня, в субботу, 112 лет от роду, смертью благочестивою, доброю".
