— Почему так мало?
Это относится к количеству убитых.
— Завтра будет в два раза больше, герр капитан! Я постараюсь! — вытянувшись по швам, обещает капо. И по спинам узников пробегают мурашки. И опять угроза смерти, словно тень, следует за командами штрафников. Она их преследует везде: ежедневно, ежечасно, ежеминутно…
Потянулись черные дни. Андрей вместе с другими заключенными вскакивал, как автомат, в четыре часа утра и бежал умываться, на ходу одевался, спешил на «аппель». Он научился четко отбивать шаг, мгновенно снимать головной убор при встрече с эсэсовцами и хлопать им по бедру. В этом тупом однообразии жизни Андрей чувствовал, как все живое тускнеет в его душе, как он постепенно становится похожим на машину. Подъем, умывание, кружка эрзац-кофе и триста граммов черствого суррогатного хлеба, на котором можно различить клеймо 1939 года. Хлеб на весь день. Хочешь — ешь сразу, хочешь — дели по частям. Днем штрафникам пища не полагается. Им полагается только часовой перерыв. Но разве отдохнешь, когда горит уставшее тело, а в желудке отчаянная пустота? И снова — беготня в солдатских ботинках. До вечера. В девять вечера обед — семьсот граммов брюквенной или шпинатной похлебки, приправленной каплей маргарина. Не успеешь ее проглотить, уже сигналят на вечернюю проверку. Два-три часа постоишь на площади, и отбой, сон в темной клетке второго яруса нар. Через пять часов все повторяется сначала.
Ужасы, которые ежедневно происходят на глазах, вошли в жизнь, как что-то обычное, неизменное. Бурзенко постепенно к ним привык. Привык к тому, что каждое утро из блока, из темных нар за ноги вытаскивают трупы штрафников, умерших от голода или от болезней, привык к тому, что надсмотрщики и эсэсовцы убивают беззащитных заключенных по всякому поводу и просто так, ради удовольствия, привык к тому, что ежедневно на его глазах умирают люди. Смерть перестала пугать. Она все время находилась рядом, около. И Андрей, думая о смерти, улыбался: она несла с собой избавление от мук, конец страданиям.
Особенно мучал Андрея голод. Здоровый, крепкий организм властно требовал одного: еды, еды, еды… А ее не было. Лишний черпак брюквенной похлебки, баланды, как ее называли в лагере, стал пределом его желаний. Андрей чувствовал, как постепенно теряет силу, ловкость, здоровье. Уже не так лихо бегал он по плацу в новых ботинках, к обеду появлялось в голове обессиливающее головокружение и тошнота подступала к самому горлу. И с каждым днем все труднее и труднее удавалось подавлять в себе эту унизительную слабость. Голод стал злейшим врагом Андрея. Голод, казалось, сосал из него кровь. Андрей видел, как постепенно обезображивается его тело.
