Узники переглянулись.
— Вот он — их «новый порядок», — Андрей зло усмехнулся.
— Тише, — Костя дернул боксера за рукав, — не ершись, а то тебя на крючок словят.
Арку с двух сторон подпирали приземистые кирпичные здания с черепичными крышами. У того, что слева, — маленькие окошки, охваченные когтями решеток. Все поняли — карцер. У здания справа — высокие окна. Видимо, канцелярия. Над аркой, соединяя здания, возвышалась квадратная двухэтажная башня. В ее нижнем этаже из окон выглядывали тупые морды пулеметов и скорострельная пушка. На втором этаже — большие часы. Башня увенчана конусной крышей, над которой торчал шпиль. На нем лениво колыхалось эсэсовское знамя со свастикой. Что еще увидал Андрей? То, что и в других концлагерях: ряды железобетонных мачт, между которыми натянута густая сетка из колючей проволоки; высокие сторожевые башни; контрольные полосы, усыпанные желтым песком; блиндажи, и снова колючая проволока.
Последовала команда снять шапки:
— Мютцен ап!
В тот же момент эсэсовский офицер ударом хлыста сбил шапку у переднего заключенного. Андрей и другие узники сорвали свои головные уборы. Офицер, оскалив желтые редкие зубы, потряс хлыстом:
— Это есть мой переводчик!
Усталые и голодные люди подтянулись, подравнялись.
Пельцер на секунду замедлил шаги и прочел надпись на железной решетке:
— «Эдэм дас зайне» — «Каждому свое».
Бурзенко, хотя и не разбирался в расистской теории, правильно понял, что хотели сказать фашисты этим изречением: они, гитлеровцы, «высшая раса», должны управлять миром, а все остальные люди являются «низшей расой». Им — вечное рабство, пожизненная каторга, смерть за колючей проволокой…
На небольшое крыльцо лагерной канцелярии вышли трое: лагерфюрер капитан СС Макс Шуберт, начальник конвоя Фишер и Кушнир-Кушнарев. Узники притихли.
Лагерфюрер Макс Шуберт улыбнулся, снял форменную фуражку с высокой тульей и белым платочком вытер вспотевшую лысину. Она заблестела на солнце. И Андрей про себя отметил, что лысая голова капитана СС, как ранняя ферганская дыня — кандаляк, — желтая и маленькая. У второго звероподобного офицера — длинные руки и низкий лоб. Волосы, казалось, начинали расти от густых бровей. Такому попадись — живым не выпустит, решил Бурзенко. Третий, тот, что в полосатой робе каторжанина, располагал к себе. В нем, в этом старике, Андрей увидел что-то знакомое, русское. Обнажив в улыбке крупные зубы, Кушнир-Кушнарев пошел к заключенным. Андрею, когда он внимательно присмотрелся, не понравились запавшие маленькие глаза с пытливым, холодным взглядом. Они никак не вязались с добродушной улыбкой, приклеенной к широкому рту. И этими глазами, словно руками, старик быстро ощупывал каждого узника, словно силясь угадать самое сокровенное, влезть в душу.
