— Здравствуйте, товарищ смертник, — сказал Васыком. Он уважал полковника за его храбрость. Даже самого Коха не боится!
— Здравствуй, здравствуй, Васыком. — Смирнов присел и протянул руку ребенку. — Здравствуй и ты, мальчик.
Малыш настороженно смотрел на Ивана Ивановича своими большими, как пуговицы, черными глазами.
— Скажи дяде «здравствуй», — Васыком дернул ребенка за руку.
— Здрастите, — пролепетал мальчик.
Иван Иванович погладил его по курчавым черным волосам.
— Как тебя зовут?
— Гога, — ребенок осмелел и тонким, как соломинка, пальцем потянулся к усам подполковника. — Это усы?
— Да, это усы.
— Когда я буду большой, у меня тоже вырастут усы. Правда, дядя?
— Правда, Гога. Обязательно вырастут, — подполковник гладил ребенка по голове и думал о своем. От успеха восстания зависит и судьба этих ребят. Нужно все взвесить.
— Дядя, когда я сплю, мне снятся стлашные, стлашные змеи. Они все влемя хотят укусить.
— Не бойся, Гога. Мы убьем их.
— Я не боюсь. Мне только стлашно. — Гога посмотрел на Ивана Ивановича и доверительно зашептал: — Сколо плидет моя мама, она забелет меня. Она скажет: «Доблое утро, Гога!» И мне никогда не будут сниться стлашные змеи.
— Верно, Гога, верно, — подполковник порылся в своих карманах и вытащил белый сухарь, которым его угостил Поль Марсель на заседании центра. — На, Гога.
Ребенок цепко ухватился за сухарь.
— Это твой брат? — спросил Иван Иванович Васыкома.
Тот отрицательно покачал головой.
— А мать у него жива?
Васыком снова покачал головой.
— Понятно. Где ж ты его нашел?
— В Освенциме.
— Ты был там, в этом лагере уничтожения?
— Да. И Гога теперь мой брат. Я никому его не отдам.
— А откуда он?
— Не знаю. Откуда-то с Кавказа. Я встретил его в Минске, когда полицаи схватили меня, отлупили и бросили в вагон. Там была его мать. Добрая такая! Она вымыла мне лицо, стерла кровь, разорвала платок и им завязала ногу. А кровь у меня все текла. Мы ехали в эшелоне целую неделю вместе. У нее была буханка хлеба, и она делила его поровну, давала по кусочку Гоге, Арсену, так звали второго мальчика, и девочке Лале. И мне давала. А я на станциях, когда открывали двери и ставили ведро с водой, банкой набирал воду. Тоже на всех.
Васыком немного помолчал и продолжал:
— Привезли нас в Освенцим. Дождь идет, холодно. Выгнали из вагонов, и пузатый немец-эсэсовец командует: «Раздевайся!» Мы стоим дрожим. Начали бить палками, прикладами. Люди плачут, дети ревут, не хотят снимать одежду. Я снял куртку, штаны, связал и положил на сухое место. Когда разделись все, нас построили в колонну. Мать Гоги взяла на одну руку девчушку, а второй держала Арсена. Я стал рядом и взял Гогу. Загнали в темную комнату, без окон. Стены и пол из цемента, серые. Холод обжигает ноги. Стало мне страшно, и я подумал: «Убьют меня сейчас. Я больше никогда не увижу отца».
