Страница тринадцатая.
«Хитрый домик» работает с полной нагрузкой. Каждая минута — один труп.
Печь не успевает сжигать тела умерщвленных, и недогоревшие трупы, словно бревна, складывают штабелями во дворе крематория. Бешеными темпами проводится исполнение людоедского четырехлетнего плана «обезлюдения» Европы.
* * *
Что такое «хитрый домик»?
Внешне «хитрый домик» напоминает пункт по медицинскому осмотру прибывших. Все, как положено в подобных заведениях: в большом зале чистота, порядок. На стенах медицинские плакаты и фотографии, узников встречают люди в белых халатах — так называемая медицинская комиссия. Только, может быть, слишком громко играют динамики. Вновь прибывшим предлагают раздеться. В следующей комнате эсэсовские палачи, одетые в белые халаты, прослушивают, заглядывают в рот, справляются о состоянии здоровья. Ответы записывают в отдельные карточки. Это успокаивает. Бдительность жертвы усыпили. После взвешивания подводят к прибору для измерения роста. «Медик» направляет голову, опускает планку. В подвижную часть ростомера вмонтирован пистолет. Эсэсовцу остается только нажать на спусковой крючок…
— Следов нет? — осведомляется старший, когда труп убран и кровь смыта. — Ввести следующего!
Страница четырнадцатая.
Наконец-то я раскусил главного врача. Адольф Говен не только изверг, но еще и садист, варвар двадцатого века. Сегодня я был в его кабинете. На стене под черной шторкой небольшое окошко. Через него видно, как в соседней комнате здоровые люди вдыхают пыль древесного угля, заражая свои легкие. Неужели в Бухенвальде мало туберкулезных? Так нет, ему необходимы туберкулезные от угольной пыли! Эти жертвы нужны ему для личных целей.
Говен пишет докторскую диссертацию на тему «Роль угольных частиц в новообразовании туберкулеза легких».
* * *
Все кончено. Настал мой черед: я слишком много знаю о Бухенвальде. Сегодня мне вручили повестку: явиться завтра к восьми часам утра в политический отдел. Как коротка человеческая жизнь! Еще вчера мечтал и надеялся.
* * *
Такую же повестку получил и Вальтер Крамер.
Страница пятнадцатая.
Я не был ни фашистом, ни коммунистом, ни социалистом, ни националистом. До концлагеря общественная жизнь меня не интересовала, я самоустранялся от нее, считая себя нейтральным. Но от общественной борьбы, так же как и от воздуха, отгородиться нельзя. Она всюду, она сама жизнь. И пока я и подобные мне поняли эту простую истину, нам пришлось увидеть море крови и реки слез.
