Шел сентябрь. Осень в Германии была солнечная, теплая. По небу плыли редкие облака, в воздухе носились паутинки. И за колючей проволокой концлагеря дыхание осени чувствовалось особенно остро. Трава, кое-где выступавшая сквозь камни и асфальт, поблекла. Немногочисленные буковые деревья осунулись, в их темно-зеленых кронах появились блеклые желтые листья. Они появились, как появляется седина, неожиданно, за одну ночь. Казалось, что ужасы концлагеря коснулись и деревьев.
Андрей Бурзенко часто любовался величественными лесными богатырями — буками и вязами. Они напоминали ему юг, родную Среднюю Азию. Там, дома, он любил в знойные дни отдыхать под тенью широколистых чинар и карагачей. Как давно это было!
Одно дерево — старый кряжистый дуб — пользовалось особым уважением в концлагере. Говорят, что под ним сотню лет тому назад любил отдыхать великий поэт Гёте. Заключенные, особенно немцы, с грустью показывали дуб новичкам и рассказывали о нем предания и легенды. В одной из них говорится, что Гёте, показывая на этот дуб, сказал герцогу Карлу Августу: «Германия будет жить до тех пор, пока будет жить этот дуб!» А эсэсовцы тоже чтили исторический дуб, только чтили по-своему. Под дубом они всегда устраивали массовые истязания и казни.
Под этими деревьями уголовники задумали провести «боксерские состязания».
За три дня до начала «состязаний» Батыр Каримов сказал Андрею: «Сегодня тебя вызовет к себе староста. Сходи. Товарищи тебе подарок приготовили». И ушел со своей группой на работу. Подпольный центр устроил Каримова на военный завод «Густлов-верке», который находился рядом с концлагерем. Андрей искренне завидовал земляку. Там, на военном заводе, советские военнопленные, рискуя жизнью, портят станки, выводят из строя ценное оборудование. Там, на заводе, люди борются. Там фронт. Каримов рассказывал, что в последний месяц поток брака вырос на много процентов. Эсэсовцы выбились из сил, но найти причины массового брака не могут. А заключенные-специалисты утверждают, что виной всему якобы «низкое» качество стали.
Андрей мыл шваброй пол, когда его окликнул староста барака.
— Андрэ, зайди ко мне.
В каморке Альфреда Бунцоля сидел Костя Сапрыкин. Да, тот самый Костя-моряк, который еще в вагоне эшелона готовился к побегу.
— Костя! — Бурзенко широко раскрыл руки.
— Андрюха! Братишка!
Они обнялись, расцеловались.
— А ты ничего, — пошутил Андрей, хлопая Костю по его крупным плечам, — крепок. Только вот седины много.
