— Вроде что-то есть.
— То-то и оно. Ведь верно, пахнет жильем?
— Как будто...
— И даже бигосом. Польским бигосом, который каждая семья готовит вечерами.
— Правда, пахнет дымом.
— Но каким дымом, пан Казик! Я готов на смерть, дали б только мне посидеть хоть часок в тихом, мирном доме у веселого огня.
— Мы прошли всю Германию только благодаря тому, что забыли о тишине.
— Однако же, пся кошчь! Это уже не Германия, а Бельгия!
— Пан майор забывает, что мы находимся в зоне «линии Зигфрида».
Они стояли на краю большой лесной поляны, повитой сизыми волнами сумерек. На другой стороне ее прижался к молчаливой стене деревьев хорошенький, как игрушка, домик с мезонином. От него тянуло дымом и слышалось рычанье собак. Людей еще не было видно. Казик схватил пана Дулькевича за руку и потащил назад в кусты.
— Послушайте, пан Казик,— сказал тот с мольбой в голосе,— ведь только на часок, на один! Дом заброшен в такие дебри, вокруг ни живой души. Клянусь, в доме какой-нибудь одинокий лесник, и от него нам не будет никакой беды. К тому же мы вооружены. Нас двое, а он один.
— Откуда вы знаете, что там живет лесник и что он один?
— О-о, уж я-то знаю, верьте моему опыту.
Собаки вдруг умолкли. Дулькевич выглянул из-за куста.
— Посмотрите, пан Казик,— прошептал он.
Дверь на крыльцо была открыта. Проход освещался лампой, которая висела, наверно, в коридоре, и в этом проходе, на пороге, вырисовывалась высокая мужская фигура. Мужчина был в темном свитере, из-под которого белел воротничок сорочки, и в трусах, тех грубых кожаных трусах, по которым всегда можно узнать немецкого лесничего. Он был без шляпы,— видно, просто вышел посмотреть, отчего беспокоятся собаки, чтоб сейчас же вернуться в комнату, где поспевал вкусный ужин. В зубах немца торчала трубка. Он посасывал ее, и красные отсветы блуждали по его лицу.
— У него борода и усы,— шепнул Казик Дулькевичу.
— Не я вам говорил, что это лесник?
— Кто там? — спокойно спросил по-немецки лесник, наверно заметив какое-то движение в кустах.
Теперь уже не стоило прятаться. Пан Дулькевич и Казик, держа на всякий случай руки в карманах, вышли из своего укрытия. Лесник, не изменив позы, по-прежнему стоял на крыльце и сосал трубку. Собаки снова недовольно зарычали, но, наверно зная характер хозяина, не показывались на глаза и не бросались на незнакомых.
— Мы устали,— выбрал фразу полегче Казик. Он знал: стоит ему произнести десяток немецких слов подряд — и даже малое дитя узнает в нем иностранца.
