Искусительница с зело вредными соками, пусть ты и наполовину переварила меня, сведя к шелухе банальной шкурки, я таки всажу в тебя трехгранную свою головенку, прободаю смачную рану в затканной слизью мембране дергливой стенки, вспрысну туда, каналья, чтобы не свернулась кровь, слюну и девятижды вдевятеро преумножу свою стать и тук, брюхатясь твоей ядовитой кровью.
Закупоренная, мятущаяся в тщетных корчах облегчиться, я упиваюсь твоим метафизическим смятением, смерть отверзает у тебя под веками свои кошмарные зеницы, в кругах от потуг хронического запора, и тебе никаким мытьем или каканьем не вернуть себе былое хлебосольное добродушие. Ты подохнешь как сука, знать не ведая ни как, ни почему, тогда как я засну сном в сорок ночей, и его уже не под силу потревожить потусторонью какого угодно сна. Другим удить оводовых опарышей в бурных потоках твоих злобных пазух, что ж до меня, я хочу жить, во всем опустившись до уровня твоих лубковых ворсинок, в ожидании, когда в раю твоей подвздошной выемки паду жертвой фаллопиевых труб.
ПИСЬМО ГЛАВЫ КАБИНЕТОВ ЦАРИЦЫ, ПЛЕННИКА ЧУНЧЕЙ, ЕГО ЦАРСТВЕННОЙ ГОСПОЖЕ
Мучачен, такого-то числа
О Царица с гармоничным балансом в величии каллипиги, с безупречным в своей изостатике равновесием, с дерзновенно скабрезным углом раствора лядвей, нескаредно раскрывающихся в желанной присядке, так и вижу, как ты в очередной раз без сучка и засоринки в параболически рассчитанном сближении слагаешь изобильную плоть на лошадиный по форме земляной под своих царских забав. Пусть же привечающей формой и глянцем влюбленного в атлас твоей кожи выгиба ответит удавленник-овал твоей располовиненной округлости. Да введу еще раз тысячу раз освященную жрецами при жратвоприношении очистную водицу в зияющую расщелину твоей живо трепещущей женственности да освежу усладами ее страждущие губы, надутые от нетерпения и словно раздавшиеся от заклинаний высшего члена, — чтобы донести до тебя его законченную, мастерски приданную для неудержимого внедрения форму, придется попотеть всему моему телу. Пусть, одним почтительным жестом посылая порцайками прозрачную жидкость в твой обмякший перисперм, я тут же увижу, как он сочится в облаке удушливого пара. Меня, ничтожнейшего, измочаленного, недостойного помедлить в полумраке царственного твоего коридора, вдруг обуревает твой каприз и ни живого ни мертвого туда засасывает. Цепляюсь за скользкую стенку, вплавь иду вверх по течению, время от времени погружаю доведенную до белого каления голову в его вязкий поток и из последних сил вхожу в конце концов по болезненному фарватеру в самую глубь твоего баснословного грота в форме сплющенной груши, лучащегося розовыми, как радостно обделавшийся младенец, сталактитами. Пока я секунду колеблюсь у входа в окружной коридор, что открывается, в означенный грот, мое скандальное вторжение прерывает предательская волна. Я в мгновение ока скатываюсь по всему пройденному пути, и вот я, моя Государыня, на своем истинном месте, единственно подобающем такому недотепе, барахтаюсь в бурном море, что бухтит под твоим царским седалищем, и его высокие валы ежесекундно норовят меня поглотить, прежде чем всосать, словно сифоном, в земные глубины.
