Вверх тормашками
Куда дальше в опытах с серыми монашенками мне предстояло зайти по ходу другой связи, когда я с подачи моей тогдашней подруги остановился в одной из их обителей. Настоятельница после проверочного теста прикрепила меня к келье, уже занятой послушницами. Оные — я, когда вошел в освещаемое через расположенную под самым потолком отдушину помещение, насчитал троих — пребывали подвешенными за ноги к выступам свода, погрузившись в зимнюю спячку. Мне были видны только перевернутые вверх тормашками тела, прочтение которых очень скоро стало для меня общим местом и, несомненно, подтолкнуло бы к определенным непристойностям, находись они в пределах моей досягаемости. В конце концов я с ними свыкся и, будучи склонен к медитации, предался наблюдениям за жизнью, каковые вскоре заставили меня полностью о них забыть.
Время от времени — представление о котором я стремительно терял — какой-то ребенок приносил в корзинке еду и ставил ее рядом со мной. Потом, не говоря ни слова, выскальзывал в сделанную, казалось, по его размерам низенькую дверцу, через которую он входил и которую запирал за собою. Поначалу удивленный, что столкнулся в подобном месте с представителем своего племени, я попытался завязать с ним разговор. Мои усилия ни к чему не привели: в ответ он разве что бубнил пару — другую невразумительных слов и не мешкая ретировался.
В дальнейшем я узнал, что серые монашенки воспитывают и оставляют детей, родившихся от их связей с землянами, у себя в обителях, чтобы пользоваться их помощью в мелких повседневных делах, заниматься которыми им мешают их странные руки.
Долгожданное пробуждение
Наконец погода пошла на лад, наступила весна, и мои маленькие сожительницы одна за другой проснулись и постепенно спустились со свода. В конце концов они подняли вокруг меня сущую кутерьму, о чем я до сих пор вспоминаю с восхищением. Одна за другой они брали меня с собой на сумеречные прогулки, и те затягивались до глубокой ночи; сопровождал я их и на охоту за ночными путниками, в коих они черпали свое удовольствие. Для меня время проходило в полном очаровании, как вдруг однажды вечером меня вызвала настоятельница и объявила, что довольна моим поведением и в качестве вознаграждения собирается доверить очень важное поручение, за которое у меня еще будет повод ее отблагодарить. Она велела отвести меня в другую, более просторную келью, где мне отныне предстояло жить. Здесь ютилось два десятка летучих мышей с увядшими прелестями, в отталкивающий вид которых внесли свою лепту и порочность, и накопленная с возрастом потасканность. Некоторые из этих старух ничтоже сумняшеся принялись меня недвусмысленно обихаживать, но я с ужасом отверг их авансы. Тогда они стали выказывать полнейшее ко мне пренебрежение, обращались как с последним слугой, заставляя подтирать куском рогожи пол кельи, который исправно оскверняли своими испражнениями. Я должен был даже иногда оказывать им гигиенический уход за наисрамнейшими закоулками их тела; от воспоминаний об этом меня до сих пор тошнит. Случилось и подсоблять им в любодеяниях со случайными мужчинами, собственноручно вводя член любовника в настолько отвратительные отверстия, что приходилось его возбуждать, чтобы он сохранял свою крепость. В качестве платы за все это только и полагалось, что подчас укусы или, походя, словно веером, по сусалам кончиком крыла, венчаемого весьма членовредительным крючком.
