Вглядимся в каплю: словно горсть фасоли рассыпана на стекле. Облученные фасолины крупнее, жировые капли в них разбухли. От них получены дети — такие же толстые. Надсон делает вывод: облученные клетки дают потомство, которое имеет изменения в строении клетки. Действие радия передается по наследству!
Через пять лет Надсон и Филиппов обобщат результаты экспериментов:
«Полагаем, что основная причина мутаций лежит во внутренних свойствах организма, а внешние факторы, в данном случае р-лучи, дают лишь толчок к их проявлению».
Запомним эти слова. Мы вернемся к ним позже. А пока мы их приводим для того, чтобы показать, что советские ученые в первые же годы после Октября первыми вышли на одно из главных магистральных направлений науки XX–XXI столетий.
Революция открывала двери в науку массам.
В год, когда думские деятели обследовали академию, ее музеи посетило всего 8 тысяч человек. В 1919-м — 360 тысяч! Тяга нашего народа к науке всегда поражала сытую Европу. Иностранцы по сей день удивляются, завидев в метро, в автобусе, в очереди десятки людей с книгой, учебником, журналом. Делают выводы: вот откуда в России спутник, вот откуда «у них» 700 тысяч научных работников. Вывод в общем-то верный. А удивительного ничего нет — ведь тяга освобожденного народа к вершинам знания так естественна и понятна.
Герберт Уэллс изумился, когда увидел в непостижимой России — воюющей, холодной, голодной, испытывающей бесконечные лишения, — начинания, немыслимые в то время ни в богатой Англии, ни богатой Америке. В известной книге «Россия во мгле» он жаловался, что выпуск серьезной литературы у него на родине прекратился из-за дороговизны бумаги, что «духовная пища английских и американских масс становится все более скудной и низкопробной, и это не трогает тех, от кого это зависит».
«Большевистское правительство, — заключает Уэллс, — во всяком случае, стоит на большей высоте».
Встретившись в Доме ученых с представителями русской науки — среди них были Карпинский, Ольденбург, Павлов, Белопольский, — Уэллс пришел в замешательство, когда на него посыпались вопросы о последних достижениях науки на Западе. Он ждал иного.
«Мне стало стыдно за свое ужасающее невежество…
Дух науки — поистине изумительный дух. Они почти не разговаривали со мной о возможности посылки им продовольствия. В Доме литературы и искусства мы слышали кое-какие жалобы на нужды и лишения, но ученые молчали об этом. Все они страстно желают получить научную литературу: знания им дороже хлеба…»
