— Я буду молить Сатану, чтобы наше дело удалось, — говорит, наконец, Жюль, крестясь в соответствии с ритуалом черной мессы.
— Берегитесь, Буа! Побойтесь гнева небес! — гремит голос.
— Вы говорите как Илья, аббат.
— Мне не нравятся ваши методы, ваш цинизм, ваш земной мир, ваши альянсы. Вы сами противоположность Ильи, которого я вовсе не люблю. Этому еврею следовало остаться в России, а вам — в Париже. Мне вовсе не нужна была ваша помощь.
— Мы сами не выбирали, чтобы прибыть сюда, вы знаете об этом… Но где же Илья?
— Как бы этот импотент не поранился сейчас!
— Не беспокойтесь, аббат, — иронизирует Жюль. — Илья, должно быть, парит где-нибудь в одной из многочисленных пещер, которыми напичкан ваш прекрасный край, если только он не превращает сейчас свинец в золото или плевелы в зерно.
Тот, которого Жюль называет аббатом, покидает свой наблюдательный пост. Его очень блеклые глаза, глубоко посаженные и обрамленные морщинками, смотрят вопросительно кругом. Куда подевался этот чертов еврей? Потом его лицо искажает гримаса, и он хватается руками за живот.
— У вас все еще болит? — удивляется Жюль.
— У меня постоянно болит, а ваши цветы ромашки не помогли.
— У меня есть другой рецепт, но я сомневаюсь, чтобы такой святоша, как вы, захотел ими воспользоваться. Нужно…
— Я не хочу ничего слышать.
— Как вам будет, угодно. А вот и наш друг. Может быть, он сможет унять вашу боль.
— Я не приму никогда помощи у этого любовника Сиона[2].
Преследуемый мухами, постоянно пытающийся сохранить равновесие на камнях, выскальзывающих у него из-под ног, Илья Йезоло направляется к ним. Его большая умная голова с каштановыми волосами слабо покачивается, рот раскрывается и вдыхает горячий воздух, который с трудом достигает легких, израненных пневмонией, подхваченной когда-то давно в Москве. Его тучное тело представляет собой одну большую боль, которую он не может унять даже при помощи талисманов и лекарств, даже призывая архангела Рафаила. Ему бы следовало отказаться от этой губительной авантюры и оставить свое место какому-нибудь каббалисту помоложе, но Жюль и доктор Анкос настояли на том, чтобы это был именно он, старый мудрец, достойный последователь великого раввина Симона Бар Я’Хая. И он согласился сопровождать Жюля, чтобы выступить в роли наблюдателя. Когда-нибудь и ему поручат достойное его задание.
— Где вы были? — гневно возмутился аббат.
— На мельнице, я подслушивал, — отвечает Илья, показывая два белых камня.
