Ветер свистел через дверь, пока я её не закрыла. Она затворилась со зловещим грохотом, оставляя меня одну в темноте. Руки горели от холода, поэтому я спрятала их под шаль. Тусклый свет подрагивал где-то в глубине каретника, очерчивая силуэт элегантного старого ландо, которое, вероятно, годами не сдвигалось с места.
— Есть здесь кто-нибудь? — спросила я в пустую тьму.
Кусочек льда растаял в моем ботинке, отчего по лодыжке пробежался холодок. Я помедлила, чтобы стряхнуть остатки снега с юбки.
— Что вы здесь делаете? — спросил низкий спокойный голос, хотя в нем безошибочно слышались лёгкие нотки злости.
Я резко обернулась, но потеряла равновесие на влажном камне и привалилась к двери.
Заржала лошадь, резкий звук отразился от каменных стен. Я встала и повернулась к мужчине. Он держал перед собой фонарь, сам оставаясь в тени.
— Вы конюх? — спросила я, выпрямляясь. Да, было рано, но не раньше того времени, когда от конюха ожидается подъем.
— Нет, — ответил он с очень слабым шотландским акцентом в голосе. — Я лошадь.
Теперь уже я начинала раздражаться. Я пришла за помощью, а не за остроумными репликами. Я стиснула юбки, чтобы руки не дрожали, и намеренно проигнорировала его комментарий. Я уставилась на свет фонаря, не моргая. Когда зрение адаптировалось, я мельком заметила тёмные, находящиеся в тени глаза за густыми взъерошенными со сна волосами. Хоть он явно был сильным и высоким, он обладал подвижной манерой молодости. Я думала, что он окажется взрослым мужчиной, но по моему позвоночнику пробежала дрожь от осознания, что он ненамного старше меня.
— Мне нужна ваша помощь, — спокойно заявила я. Холодная вежливость будет моим оружием, и я намеревалась им воспользоваться.
Он опустил фонарь и прислонился к узорному колесу кареты.
У меня перехватило дыхание. Я ничего не могла с этим поделать. В моем сердце зародился трепет, заставивший ноги ослабеть. Действительно, ему не могло быть больше семнадцати или восемнадцати. Вид у него был потрёпанный, и впечатление только усиливалось темным синяком на щеке и порезом на верхней губе. Он дрался?
Боже милостивый. Агнес была права.
— Что? — спросил он.
Я забыла, о чем говорила.
— Прошу прощения? — ответила я. Он нахмурился, затем костяшкой пальца коснулся пореза на губе.
— Вам нужна моя помощь или нет? — он поставил фонарь на подножку кареты, а затем скрестил руки поверх свободной рубашки.
Милостивые небеса, я разбудила его. Неудивительно, что он в угрюмом настроении. Ему хотя бы хватило приличия надеть штаны и ботинки, хотя не заправленная рубашка свободно болталась на талии, а подтяжки свешивались на бёдрах вместо того, чтобы быть подобающе застёгнутыми на плечах, чтобы поддерживать штаны.
