Бальтазар ушел, а она продолжила врачевать крестьян, по-знахарски, интуитивно, – и длила его славу, и саму ее уже звали Доброй Барыней, ибо лучше всех хворей понимала она детские болезни. Не очень выходило у нее со взрослыми, когда помогало лечение, когда – нет, а вот детей она слышала безошибочно, словно от врачебного дара Бальтазара передался ей лишь малый осколок, малый, но драгоценный.
Но вскоре умерла и она. Поехала к жене лесничего, жившего за Окой на кордоне, – рожала лесничиха, прислала со старшим сыном, прибежавшим на лыжах, весточку. На ту сторону Оки проскочили, приняла она роды, а на обратном пути лошадь провалилась под лед. Спаслась Клотильда и возницу вытащила, но замерзла на ледяном речном ветру, коростой ледяной покрылась, пока встречные обозники подоспели. В рогожи, в шубы ее закутали, привезли в усадьбу мужики, коней не щадя, развернули меховой кокон – а Добрая Барыня бездыханная лежит, возница жив, а она мертва, не выдержало сердце окского продувного, нахлестывающего ветра.
Бабушка Кло – звал ее Арсений; бабушка Кло. Так она вошла в его жизнь – на часть имени, на обрывок жизни; бабушка Кло. И, как писал он, помнил он вагон поезда из Москвы, скачку по полям, пустую залу, стол, усыпанный ветками можжевельника, рояль, грузный, как слон, в белом чехле, свет десятков свечей – и маленькое, будто детское, лицо на гладком атласе гроба. Сверстницей показалась она ему, юной девочкой, постаревшей во мгновение, но не знавшей старости. Всех впустили в ту залу, кого она лечила, и рыдали женщины, на свой манер выговаривая – Колотильдушка, – а он, поцеловав холодный лоб, знал, что запомнит на всю жизнь этот можжевельник, смолистые, сморщенные ягоды; этот тщетный плач.
Железный Густав не приехал, не успел откуда-то издалека, и Арсений был благодарен ему за невольное опоздание. С ним бы все пошло по-другому, Густав внес бы пышность, разрушил бы строгость смерти. И, вполне вероятно, вторгся бы в тонкую материю предопределения, перебил своей мощью то легкое водительство, что оставила по себе ушедшая Клотильда, выиграл бы заочное сражение за будущее внука, – но Густава не было, и для мальчика Арсения началась его история, его судьба.
Андреас был вдохновенным, но бездарным охотником. Завел в Пуще охотничьих собак, нанял человека присматривать за псарней, хотя сам не мог попасть даже в осеннюю грузную утку.
Железный Густав шаг за шагом устраивал артиллерийское производство, разрабатывал новые методы закалки орудийных стволов, Андреас же расстреливал в небо избытки, излишки своего таланта, не нужного для индустриальной империи тестя. Может, только десятую или пятнадцатую часть дара востребовал Густав, и лишние силы мучили Андреаса, искали выхода в причудах, в чудаковатых привычках.
