Но мне был нужен Колин не только для того, чтобы убить Тессу. Он был мне нужен также, чтобы найти папу.
И он был мне нужен для себя самой. Для моей души. Снова я не смогла подавить вздоха, потому что к моей тоске примешались беспокойство и страх. Я сама себя не понимала.
— Ты её знаешь? — захотела знать мама и сделала вид, будто не заметила, как во мне вскипели чувства.
— Да, — ответила я. Теперь мой голос звучал более раздражённо; лучше такое настроение, чем разочарование и растерянность. Отсюда сверху я тут же узнала Джианну Веспучи и её обветшалый, маленький автомобиль. Почему, однако, она сидит на корточках, на нашей, выложенной камнями, подъездной дороги, уткнувшись лбом в руки, а волосы достают чуть ли не до земли, было не ясно. Нашим соседям скорее всего тоже. Они, жадные до сенсаций, точно уже присматривались к этой занятной сцене. Самое позднее сегодня вечером прибытие Джианны станет новой сплетней в деревне — как и всё, что мы, семья Штурм, делали или не делали. На шкале популярности мы теперь только едва ли превышаем выпивающую владелицу пони, которая как раз снова потеряла свои водительские права, а поздно вечером любила устраивать беспорядки в доме, по злым слухам даже избивала своего мужа. Мы не выпиваем и не дебоширим, но у нас есть сбежавший отец и чрезвычайно нетрадиционная мать, которая, время от времени, встречается с моим учителем по биологии, чтобы позаниматься йогой. Совсем недавно поступила в Бонне в университет, чтобы изучать историю искусства, хотя собственно, должна была уже подготавливаться стать бабушкой. Мы не стали членами ни в стрелковом, ни в местном футбольном клубе, а зимой, лишь не регулярно, разгребали на тротуаре снег. Всего этого достаточно, чтобы попасть в немилость деревни, насчитывающей 400 человек и стать изгоями общества. То, что теперь молодая женщина, вместе с контейнер-перевозкой для кошки, сидела на корточках на нашей подъездной дороге и скуля, покачивалась туда-сюда, подольёт только масла в огонь.
— Твоя подруга? — спросила мама осторожно. Она уже давно не знала круга моих знакомых. К моим бывшим лучшим подругам я радикально прервала контакт. Нам больше нечего было сказать друг другу. Также я рассталась с Майке. Для меня остался только Тильманн. Однако сейчас он вместе с Паулем находился в Гамбурге и из-за своей хронической бессонницы позволил доктору Занд обследовать себя.
Тильманн спросил меня, не хочу ли я поехать вместе с ним, но я боялась Шпайхерштадта. Я не хотела возвращаться снова на то место, на котором извивалась в агонии на земле, где меня пинал и унижал мой собственный парень. Я не сразу отказалась — в конце концов возможно доктор Занд сможет помочь мне в моих исследованиях. Но потом всё-таки решила по-другому. Я считала доктора Занд человеком, который любит брать на себя командование и кроме того смотрит на меня как на дочь. Если я расскажу ему обо всём, то он не позволит мне больше сделать и шага одной, и тем более не потерпит, чтобы я предприняла всё возможное для убийства Мара. Для этого он чувствует себя слишком обязанным моему отцу. Так что я и Тильманну вдолбила в голову, не намекать ему ничего о нашем плане. Но Тильманн в настоящее время всё равно поддерживает одну из своих фаз отступления, в которых он предпочитет оставаться молчаливым, не разделять свои мысли со мной или другим человеком. Только когда выводы, которые он сделает, будут согласованны с его душевным спокойствием, он начнёт читать свои эпические лекции. Мне было уже знакомо это явление, что правда не означало, что я могла принять его без жалоб. Я знала, что он размышлял, много размышлял, также много, как и я, но не разрешал заглянуть в его мысли. Мы уже в течение многих недель размышляли и проводили исследование раздельно — какой в этом смысл? Это ведь не эффективно. Но попытки заставить Тильманна заговорить, всегда заканчивались ещё более ожесточённым молчанием с его стороны. Поэтому я позволила ему уехать. Правда его посещение доктора Занд было и для меня важно. Я хотела наконец узнать, что с ним случилось и почему он больше не спит.
