Синяя машина.
Красная машина.
— У меня замерзли ноги, — жалуется Мейбл.
— И у меня.
Черная машина. Зеленая.
— Я уже лица не чувствую.
— Я тоже.
Мы с Мейбл тысячу раз катались на автобусах — но когда автобус наконец показывается вдали, возникает ощущение, будто мы видим его впервые. Не та обстановка, не тот цвет, не тот номер, не тот билетик, и даже водитель не с тем акцентом спрашивает:
— Вы же слышали про бурю?
Мы неуверенно бредем по салону, не понимая, должны ли дойти до самого конца — или занять первый ряд. Мейбл пропускает меня вперед, как будто раз я тут живу, то лучше знаю, какие места нам подходят.
Я иду в конец, пока у нас не остается никакого выбора. Мы усаживаемся в центре последнего ряда.
Не знаю, что здесь подразумевают под бурей. Снег такой мягкий — никак не сравнится с градом, или с ливнем, который будит тебя среди ночи, или с ветром, который расшвыривает по улице ветки деревьев.
Автобус еле тащится, хотя пробок нет.
— «Данкин Донатс», — говорит Мейбл, глядя на проплывающие за окном витрины. — Я что-то слышала о пончиках оттуда.
— Местные любят покупать там кофе.
— Он вкусный?
Я пожимаю плечами:
— Не такой, к которому мы привыкли.
— Потому что это просто кофе-кофе?
Я ковыряю разошедшийся шов на пальце перчатки.
— Честно говоря, я его не пробовала.
— А-а.
— Но думаю, что это обычный дешевый кофе из закусочной.
Теперь я держусь подальше от забегаловок. Когда Ханна с друзьями зовут меня куда-нибудь поужинать, я сначала узнаю название кафе и ищу о нем информацию. Они дразнят меня «гастрономическим снобом», а я им подыгрываю, хотя дело вовсе не в моей разборчивости. Я просто боюсь, что однажды что-нибудь застигнет меня врасплох. Горький кофе. Пластинки плавленого сыра. Твердые помидоры — такие неспелые, что еще белеют в сердцевине. Самые невинные вещи могут натолкнуть на воспоминания о худшем.
Я хочу быть поближе к окну, потому пересаживаюсь. Стекло такое холодное, что я чувствую это даже сквозь перчатки. Чем ближе мы к магазинам, тем больше огней разлиновывают улицу, растягиваясь от одного фонаря до другого.
Всю жизнь зима для меня означала серое небо и дождь, лужи и зонты. Она никогда не выглядела так.
Венки на каждой двери. Семисвечники на подоконниках. Елки, сияющие сквозь приоткрытые занавески. Я прижимаюсь лбом к стеклу и смотрю на свое отражение. Я хочу быть частью этого предпраздничного мира.
Мы доезжаем до нужной остановки и выходим на мороз. Автобус трогается с места, и перед нами открывается вид на площадь со сверкающей елью в золотых игрушках.
