Я повторяю, твое письмо не передали Рите в тот день. Она прочитала его много позже. Рита молила, чтобы ей дали твои письма. Они нужны были ей тогда, как эликсир, как солнце. Но ведь твое письмо — кинжал в сердце.
Родные Риты, унизив свое достоинство (но ведь они и не могли поступить иначе!), послали вам такую телеграмму: «Свердловск, улица Малышева, дом 30, квартира 10, Сысоевым.
Просим морально поддержать Риту, срочно помочь встать больничной койки. Поздравьте праздником (8 Марта. — В. X.). Пришлите теплое письмо. Будьте человечны. Другие вопросы решим после выздоровления Риты. „Спиридоновы“».
Конечно, «теплые» письма пришли — и от тебя, Виктор, и от твоей мамы. Но к тому времени Рита уже прочитала то письмо.
Ты помнишь ответ на него?
«Витя, это не ты писал! Ты не мог, нет, не мог написать такое письмо…»
Но ты и не собирался оправдываться, лейтенант. В своих последующих письмах ты бубнил что-то насчет вещей, сетовал на то, что зря Рита посылает письма авиапочтой, транжиря деньги…
«С моими родителями ты никогда не примиришься, — писал ты ей. — А я этого не позволю… Они воспитали и вывели меня в люди, сделали из меня человека (!). И если бы не они, разве смогли бы мы купить шифоньер и все остальное, тем более костюм…»
Пожалуй, не стоит больше цитировать твоих писем, Виктор. Будто два человека писали их: один тот, что на велосипеде мчался в стужу из Острова в Псков, повторял клятву на берегу Невы, а другой — скряга, огорченно разглядывающий на конверте лишнюю почтовую марку.
Скажу откровенно, Виктор, я не поверил так же, как и Рита, что это ты писал ей последние письма. Я не поверил и твоему отцу, когда он мне сразу же сказал:
— А о чем может быть речь? У Виктора есть новая девушка.
Но, когда я встретился с тобой дома, а потом ты сам пришел ко мне в гостиницу, я понял: Рита ошиблась. Она искала, хотела увидеть в тебе то, что ты сам, не без помощи, конечно, своих родных, растоптал, смешал с грязью. Каким жалким и ничтожным показался ты мне рядом с ее огромной любовью. Нет, не тебе предназначалась ее любовь! Сидел передо мной молоденький лейтенант, а мне казалось, что это тюфяк, набитый прелой соломой. Ты уж прости за грубоватую откровенность. Ведь мы с первой встречи договорились не играть в прятки.
Я старался смотреть тебе в глаза. Мне хотелось увидеть в них легкую рябь Горохового озера, белые ночи Ленинграда, ощутить, понять то, чем жила Рита.
Неужели этого не было? Неужели это только фантазия влюбленной девушки?
