Между тем заупокойное богослужение окончилось. Карп Данилыч вышел из церкви и пристроился на маленькой скамейке под огромной липой у ограды.
Свежий ветер играл облаками, кувыркал их, сжимал и растягивал, собирал в тугой ком и снова разбрасывал. И в эти синие прорехи торопились скользнуть, прорваться к земле яркие лучи солнца. «А может быть, напрасны страхи и волнения, может быть, все много проще… А Мишка? А что Мишка! Все ложь, наговоры. Люди ведь злы и завистливы… Но с каторжанином-то связался…» И крутил-рвал душу ветер сомнений.
Из храма игуменья вышла одна, поодаль шли две черницы. В утреннем свете лицо ее казалось землистым и еще более суровым. «Не вовремя я, пожалуй, — заколебался Карп Данилыч. — Ну да ладно, хуже не будет».
— Здравствуй, мать Алевтина. — Он шагнул навстречу.
— Здравствуй, Карп Данилыч, — ответила та и кивнула черницам. Они молча удалились. — С чем пожаловал?
— Человек глуп, — вздохнул Карп Данилыч, — счастьем боится поделиться, а горе и сомнения несет к другим.
— Ты поступаешь наоборот?
— Я тоже человек, — усмехнулся Митрюшин.
— Что ж, пойдем потолкуем. Правда, у нас в обители горе…
«Вроде как услугу сделала. И дернуло меня начать разговор», ругал себя Карп Данилыч, глядя в гордую спину игуменьи.
В домике матери Алевтины скромно и чисто, ничего лишнего, постороннего, что, отвлекая, напоминало бы о мирской суете. Игуменья села за стол, предложив гостю место напротив.
— Чем порадуешь, Карп Данилыч, как торговля?
— Какая теперь торговля, одни убытки. Да, радостей что воды в решете.
— Что так?
— Да вот так, одни волнения и заботы. Это у вас их нет, живете за каменным забором, вдали от соблазнов.
— Много соблазнов в миру, немало и в келье.
Они говорили впустую и понимали это. Но мать Алевтина, соблюдая порядок, не торопилась с расспросами, а Карп Данилыч не хотел начинать сразу, выискивая в вопросах-ответах слово, намек, чтобы перебросить незаметно и естественно мостик к самому главному. Но мостик не выстраивался.
— Н-да-а, — протянул Митрюшин, внимательно разглядывая свои крепкие, поросшие рыжими волосами руки. — Я говорю, жизнь какая-то чудная пошла, все наперекосяк. Разве в наше время так было, а?
— Не лукавь, Карп Данилыч, коли дело есть — говори, коли нет — не обессудь.
— Да какое там дело. — Митрюшин вздохнул. — Считай, что без всякого дела, так, за советом. Все ж, к богу вы ближе и знакомы мы давно. — Он встретился с ее понимающим взглядом. — Что ж это такое происходит на земле? Как бог допускает такую жизнь?
