А потом последовала череда всевозможных танцевальных тем – французских, немецких, английских. И в радостной суматохе бала никто из гостей, занятых танцами или беседой, не замечал мисс Мэри Уинлоу, безысходно сидящую у колонны. У неё были закрыты глаза, и только нервное трепетание веера говорило о том, что она не спит, а всё чувствует и понимает, и если кто-нибудь из высоколобых и важных мужчин заглянул бы сейчас в её головку, то он поразился бы горечи мыслей маленькой Мэри.
«Эффекта Золушки не бывает», – думала девушка, а веер в её руке ходил всё сильнее и сильнее. Не бывает! Не бывает! Всё это выдумали сказочники, чтобы заморочить нам голову… Вот я стою на балу в красивом платье, с причёской, а на меня никто не смотрит! И он не смотрит… А потому, что новое платье – не главное, а главное то – что я осталась прежней, испуганной и робкой, и стою сейчас, замирая от ужаса, как будто платье на мне старое, и причёска старая, и ничего тут не поделаешь, меня не сделает новой ни одна фея в мире! Ни одна! Ни одна!
У Мэри были закрыты глаза, поэтому она не видела, как в перерыве между танцами к капитану подошла её мать, и капитан оглянулся на Мэри и направился к ней, пробираясь среди гостей. И скоро она услышала самый прекрасный для неё голос на свете, голос капитана Дэниэла Линча, который произнёс:
– Разрешите пригласить вас на следующий танец, мисс Мэри.
И она открыла глаза, уже полные слёз, ахнула и протянула капитану руку.
Бал разгорался, после танца с капитаном Мэри стали приглашать другие кавалеры, а капитан танцевал с другими дамами, как истинный моряк ловко лавируя в волнах кружев, пене тюля, море бантов и лент. Из наших героев не танцевали только Томас Чиппендейл и доктор Легг. Доктор стоял в углу за колонной, не спускал глаз с миссис Уинлоу и твердил, что танцевать ему совсем не хочется.
Когда капитан между танцами подходил к Томасу, то всегда оказывалось, что тот увлечённо и самозабвенно разговаривает или с пожилой леди, или с солидным джентльменом. Тема разговора была всегда одна и та же – новая, модная французская мебель на тонких, изящных ножках.
– И как эта мебель только стоит – я не понимаю, – одышливо говорил солидный джентльмен Томасу. – Ведь у неё ножки внизу ничем не стянуты? То ли дело в мебели предыдущего Людовика – и пышно, и кудряво, и золота много, и стяжки есть… А сейчас что? Кабриоль* – одно слово!
Томас отвечал собеседнику, по своему обыкновению, всё более и более горячась, и капитан, улыбаясь, отходил, не смея мешать этим разговорам.
