- Мне некогда, - сказал он. - Я в галантерею иду.
- А чего тебе делать в галантерее? - спросил Дудкин.
- У мамы завтра день рождения, и мне надо ей подарок купить.
- А чего ты ей хочешь подарить?
- Пудреницу. За рубль пятнадцать. - Композитор разжал ладонь и показал несколько двугривенных и пятиалтынных.
- Тю-ю! «Пудреницу»! - передразнила Аглая и обратилась к Ласточкину: - Сень, а две маски можно сделать?
- Да хоть десять. Была бы форма.
И тут мы все накинулись на композитора. Мы хором кричали о том, что глупо покупать грошовую пудреницу, когда можно сделать маме ценнейший подарок: ведь гипсовую маску можно повесить на стенку, она провисит там десятки лет, и мама будет любоваться ею, когда ее сын станет совсем большим.
Это на Гошу подействовало. Он сдвинул капюшон и, подняв голову, посмотрел на нас. У него были черные, густые, как у взрослого, брови, и они все время шевелились, пока он раздумывал.
- А это долго? - спросил он наконец.
- Полчаса хватит, - ответил Сеня.
Композитор опять подвигал бровями.
- А со мной ничего не будет?
- Ну, чего с тобой может быть?! - воскликнул Антошка. - Полежишь чуток неподвижно - и готово!
Аглая добавила, что мы даже денег на гипс с Гоши не возьмем и он может купить на них, что ему вздумается.
Композитор наконец согласился. Магазин «Стройматериалы» помещался в нашем доме. Минут через десять мы вошли в квартиру Антона. Папа и мама его были на работе.
- Ну, Сень, руководи, - сказал Дудкин. - С чего начнем?
Ласточкин прижал широкий подбородок к груди, потеребил толстую нижнюю губу.
- Халат давай. Или фартук. Мне! - приказал он низким голосом.
Мы поняли, что на этот раз он собирается не только руководить. Мы не возражали. Уж очень это было необычное дело - отливать маску.
Антошка принес старый материнский халат, в котором он занимался фотографией. Ласточкин облачился в него и подпоясался матерчатым пояском. Халат был не белый, а пестрый, весь в каких-то пятнах, но Сеня все равно походил в нем на профессора, который готовится к операции.
- Теперь чего? - спросил Антон.
Ласточкин велел нам устлать старыми газетами диван с высокой спинкой и пол возле него.
Мы быстро исполнили приказание и молча уставились на Сеню. Он кивнул на композитора.
- Кладите его!
- Давай, Гоша, ложись, - сказал Дудкин. - Пластом ложись, на спину.
Все это время композитор стоял поодаль, сдвинув ноги носками внутрь, склонив курчавую голову набок и ковыряя в носу. Вид у него был такой, словно все наши хлопоты его не касаются. Пошуршав газетами, он улегся на диван и принялся что-то разглядывать на потолке.
