Мы с няней беспрекословно признавали мамину главенствующую роль — попробовали бы мы взбунтоваться! Критиковали, между собой, отдельные ее поступки, высказывания, привычки, но прекрасно понимали, как нелегко, в общем-то, приходится нашему лидеру, и, как могли, оберегали маму от излишних треволнений. И в большом, и в малом.
К стыду и горю своему, должен признаться, что я причинил маме немало огорчений, даже горя — своим непослушанием, своим упорством, своей невыдержанностью и грубоватостью в первые месяцы и годы после возвращения домой из армии. Своей неумелой первой женитьбой, наконец. Я расскажу об этом позднее, теперь замечу только, что мои дорогие женщины совершенно меня к женитьбе не подготовили — вот еще почему парню нужен отец. Маме пришлось потратить немало нервов во время моего развода — значительно больше, чем мне самому. Разменяли мы и недавно лишь обретенную отдельную квартиру, и мама до конца своих дней ютилась в коммунальной.
Я мог быть и внимательнее, и послушнее, и ближе к ней — мама заслужила это. Но… былого не вернешь, все мы крепки задним умом.
С другой стороны, и мама, без труда располагавшая к себе десятки людей, тоже не умела дружить с собственным сыном.
Или не считала нужным?
Это вернее, пожалуй. Сын о б я з а н был повиноваться ей, содержавшей семью, ей, «старшей в роде», повиноваться слепо, беспрекословно, словно восточному деспоту, — такую заповедь она вполне могла усвоить с детства, в армянской семье.
Повиноваться! Дружить — не обязательно. Как не вспомнить суровое изгнание малыша из московского дома…
Те времена были далеко и повториться не могли уже потому хотя бы, что я рос, а мама старела, да и оснований для «изгнания» серьезных не было. Но по сути, в этом смысле, в мамином характере почти ничего не изменилось: оставаясь воспитателем достаточно категоричным, мама и потом, и в старости не умела побеждать лаской или хотя бы просто быть иногда нежной со мной.
Не то что не хотела — не умела.
С годами эта категоричность, это властное стремление идти напролом, усугубляемое чувством единоличной ответственности за судьбу взрослеющего сына, переходящего из одного опасного возраста в другой, эта жесткость, будь она неладна, казались маме все более необходимыми. Баловницу-няню она, конечно же, в расчет не принимала; словно не замечая, что если кто и может добиться от меня истинного, а не видимого послушания, так именно эта простая женщина, мама считала, что только она одна отвечает за все.
