Чего стоит человек, не уважающий даже самого себя, понятно без комментариев.
Пройдет совсем немного времени, и поистине разностороннее нянино влияние поможет двенадцатилетнему мальчишке перенести горестное для страны событие — гибель Кирова.
Морозным декабрьским утром я, вместе со всей школой, отстоял длинную очередь в Таврический дворец, чтобы пройти мимо гроба человека, об исключительной простоте, доброте, мудрости и мужестве которого в нашем городе не забывают уже полвека.
Я не повидал Кирова живым. Вернее, один раз как будто видел, но тогда не придал этому значения, а теперь не берусь утверждать точно. Мой товарищ, тот самый, в просторных комнатах родителей которого мы занимались немецким языком, жил в том же доме, что и Киров. Сейчас в бывшей квартире Кирова небольшой музей, я как-то посетил его и, выйдя тронутый, погруженный в воспоминания, неожиданно увидел себя — мальчишку — здесь вот, на тротуаре, и выходящую из этой самой двери фигуру Кирова…
Возможность такой встречи не исключена — Киров любил ходить пешком, когда у него было на это время, — но за то, что я все это не придумал под свежим впечатлением осмотра его квартиры, я, конечно, не поручусь.
Мы прошли мимо гроба так же, как тысячи проходят мимо других гробов в дни похорон выдающихся людей.
Не помню, видел ли я лицо мертвого Кирова, не помню, кто стоял в тот момент у гроба, но для меня те несколько минут, пока мы шли через зал, означали мое личное участие в Революции.
Это ощущение помню отлично.
Я приобщился к чему-то очень значительному.
Я словно давал клятву верности — добровольно, никто ее у меня не требовал.
Занятия в тот день отменили, и я прямо из Таврического пришел домой.
Мама была еще на работе.
Няня не спросила, почему я так рано, — о том, что мы пойдем прощаться с Кировым, дома знали накануне.
Она вообще ничего не сказала, только глянула на меня и предложила поесть.
Я не отказался; мы простояли у дворца довольно долго, я замерз и был голоден.
Пока я ел, няня сидела напротив — вещь почти небывалая: теперь у нее редко хватало времени так вот спокойно побыть со мною днем.
— Много народа было?..
— Видел его? Близко прошли?..
Что-то сдавливает мне горло, есть и пить невозможно, я встаю, огибаю наш квадратный обеденный стол и, как в раннем детстве, слепо ищу, куда бы уткнуться носом.
— Не реви, большой уже…
— Слезами горю не поможешь…
И — снова:
— Почему хорошие люди без времени уходят?
Она помогала мне стойко перенести эту первую в моей жизни смерть.
