На что похожа смерть?
Короткое время твои возможности неограниченны.
Я выплыл наружу через крышу.
Парил наверху, смотрел вниз. Увидел Рогана – он рассматривал свою татуировку в зеркале. А вот Кит в трусах – отжимается с приседаниями. А вот Нед Райли, а вот Б. Тропер, а вот Нил Орли, Стефан Девитт, все убийцы, все дрянь, наверное, хотя в тот момент я смотрел на это иначе. При рождении Господь определил им вырасти в полных мудаков. Разве они сами это выбрали? Разве это была их вина, когда они появлялись из материнского чрева? Разве они, покрытые плацентной кровью, желали вырасти в убийц, в темные силы, в губителей жизней? Неужели в первое святое мгновение дыхания/осознания (когда крохотные ручки сжимались в кулачки и разжимались) их самой страстной надеждой было ввергнуть (с помощью пистолета, ножа или кирпича) в скорбь какое-нибудь невинное семейство? Нет; и все же их кривые судьбы уже тогда лежали спящими внутри них, семена, которые ждали воды и света, чтобы распустились самые жестокие, самые ядовитые цветы, эти свет/вода на самом деле являли собой потребную комбинацию нейрологической наклонности и внешней активации, которые преобразовывали их (преобразовывали нас!) в отбросы земли, убийц, пятнали окончательным, несмываемым прегрешением.
Вау, подумал я, не было ли в этом лактаже Вербалиста>ТМ или еще чего?
Но нет.
Это все было чисто мое.
Я зацепился, прилип к выемке в крыше, присел там, словно летучая горгулья. Я находился там, но одновременно и где-то еще. Я видел все: кучку листьев в выемке под моей прозрачной ногой; маму, бедную маму дома в Рочестере, она драит душевую кабину и пытается взбодриться, напевая себе под нос тоненьким голосом, исполненным надежды; оленя у мусорного бака, внезапно обнаружившего мое призрачное присутствие; мать Майка Эппеля, тоже в Рочестере, костлявую встревоженную фигуру в виде галочки, занимающую тонкую полоску на кровати Майка; Рейчел внизу в Малой лаборатории № 4 – звук моей смерти привлек ее к одностороннему зеркалу; Абнести и Верлена, бегущих в Головогрудь; Верлена на коленях, готовящегося начать искусственное дыхание.
Приближался вечер. Пели птицы. Мне пришло в голову сказать, что птицы разыгрывали праздничное действо, посвященное окончанию дня. Они являли себя в виде ярких, красочных нервных окончаний земли, заход солнца вызвал их активность, заполнил каждую в отдельности нектаром жизни, чтобы потом передать в мир этот нектар – из каждого клюва в форме отличительной песни каждой конкретной птицы, которая, в свою очередь, являла собой своеобразие клюва, формы горла, конфигурации грудки, химии мозга: некоторые птицы наделялись благодатью голоса, другие проклятьем; одни громко жаловались, другие восхищенно щебетали.
