Первыми вымирали подростки от 14 до 16 лет, быстро растущий, мужающий организм не справлялся со стрессом голода. Маленькие дети превратились в старичков, а цветущие девушки 17 лет в старушек. В конце ноября нормы в очередной раз снизили, теперь и работающие получали меньше, чем положено для поддержания жизни организмом. Но это был еще не предел ужаса. На момент установления блокады в Ленинграде было 2,5 миллиона жителей и около 700 тысяч эвакуированных, точной цифры до сих пор не знает никто. Все эти люди элементарно хотели есть, кушать, жевать, быть хоть на минутку сытыми.
Но заводы работали, назло всем вычислениям гитлеровцев. Почему? Ещё с Петровских времен пушки смазывались только свиным жиром, все другие сорта для этого были запрещены. Большие запасы этой смазки в металлических бочонках были складированы в подвалах заводов. Только за счёт этого рабочие получали необходимые для работы калории. Бомба, попавшая в трансформаторную подстанцию хлебозавода, обесточила цеха. Подстанцию восстановили за двое суток, но эта трагедия привела к небывалому всплеску смертности среди населения.
Были съедены все домашние животные и все крысы в городе, переловлены все птицы. Практически весь зоопарк был съеден, но не работниками или жителями, а начальством. Остался и выжил бегемот, шкуру которого постоянно поливали умирающие от голода служители зоопарка, таская на себе воду вёдрами из Невы. Но Ленинград держался.
Самой страшной песней того времени была песня о Сталине. Вслед за объявлением воздушной тревоги её включали по ретрансляции. Дети, слыша этот мотив, бились в истерике и страшно пугались. Вспомните этих детей, господа товарищи, когда видите, как по приказу ленинградца бульдозеры закапывают еду на мусорных полигонах сегодня. Еду в Ленинграде ещё долго после войны нельзя было ругать. Можно было отказаться, но говорить что-то типа «Я не стану есть эту гадость!» было совсем не камильфо, господа товарищи, совершенно.
Теперь в любую свободную минуту Банщик представлял себе ту страшную черту горизонта, что не справилась со своим предназначением и не удержала серое небо Балтики, которое и упало ему на голову и плечи. Он когда-то в детстве читал про пепел Клааса. И сегодня пепел всей его семьи стучался в его сердце и взывал о справедливой мести.
Конечно он знал о том, чем жил Ленинград сегодня, но одно дело знать, оставаясь пока сытым, и другое самому видеть. Оторванность от мира всё-же давала о себе знать.
