Во всех поселках Трехречья ведется усиленная антисоветская агитация…».
…Когда ротмистр Бреус с Савелием Чухом вернулись в жилой барак, там уже все было готово к ужину. Расположились вокруг грубо сколоченного из горбыля стола, который Ефим Брюхатов чуть было на растопку не пустил, да Настасья не позволила. Настя уже разложила по армейским котелкам розоватый кулеш, щедро сдобренный салом по случаю основательного привала. И от котелков, и от котла с кашей так вкусно пахло, что долго приглашать к ужину никого не пришлось, все быстренько расселись за столом, примостившись к своим котелкам, отыскав их по выцарапанным сбоку инициалам. Только Ефим Брюхатов все еще возился возле ровно гудевшей от пламени печи, да и то недолго, только бросил в ведро с бурно кипящей водой огромный кусок чаги — нароста, сбитого день назад с попавшейся на пути березы.
— Сиплый, — поторопила Настя, — хватит тебе вокруг печи увиваться, или еще не согрелся? Гляди, как мужики кашу лопают, как бы и до твоей порции не добрались.
— Мое не тронут, поди, все знают, что я за свой кусок горло кому хоть перегрызу, — самоуверенно отозвался тот.
— Как это, Брюхатов, неделикатно с твоей стороны. Сидим, понимаешь, по-семейному ужинаем, а ты тут такие слова говоришь, ей-богу, как нехристь какой, — укорил его ротмистр Бреус. — Хотя я понимаю тебя, ты таким образом чувство удовлетворения выражаешь. Ну, тогда другое дело, но все-таки к чему такой откровенный натурализм — «горло перегрызу»? Хотя я еще в отрочестве в юнкерской казарме всяческой брани наслушался, но так к ней вкуса и не приобрел. Грубые слова, они как рашпиль для тонкого обхождения. А здесь как-никак и женщина, и твои командиры.
— Так я ить чистую правду сказал, — удивился Брюхатов, — напомнил, чтобы ни зараз, ни потом случайностей не вышло. Как гутарят, на чужое надейся, а свое паси.
Посидели, поблаженствовали за густым, черным от чаги чайком, пили с крохотными кусочками сахару вприкуску. Когда отяжелевшие отвалились от стола, есаул распорядился:
— Настя посуду убирает. Сотник Земсков с Брюхатовым дровишек запасут, а ты, Чух, к лошадям иди, костер твой уж прогорел, дымоход прикрой да заводи коней, не все же им на морозе ночевать. Осмотрел их? Все в порядке?
— Хотел доложить, ваше благородие, да вам все недосуг. У жеребца прапорщика на правой передней ноге засечка венчика. Разгружать его надо завтра, пускай заживает.
— Ты, Володька, чего же молчишь? — повернулся есаул к Магалифу.
