Бесконечные игры [киноповесть] | страница 37

Колюн тем временем, отойдя от стола, нашел где-то футбольный мяч и ударами головы лупит им в стенку. Второй парень не поднимается со стула, но посматривает с интересом.

— Сделаем, Григорий Степанович! — отвечает Колюн.

Нацелившись, он бьет головой по мячу, направив его в приятеля. Тот отбивает тоже головой.

— Зону выиграем! В класс «А» вотремся и еще «Авангарду» накостыляем! — Кизяев как-то вдруг изменился: стал жестким, молодым. Захлебывается словами, глаза горят зло. — Жизнь — борьба! Еще Маркс сказал, верно? Тебя душат, а ты не давайся, гнись. Борись до последнего! Но статью ты написал очень прекрасную, — неожиданно заканчивает Кизяев.

Они выходят вдвоем в коридор.

— И ты ничего не думай, не сомневайся — статья очень полезная! — Кизяев решительно пожимает Серикову руку. — Кто тебе что скажет, а вот я говорю… Хотя польза будет минимальная. Но все равно здорово.

Сериков внезапно расхохотался.

— Ну и тип ты, Григорий Степанович!

— Какой тип? Я правильный тип. Я борюсь, борюсь, понимаешь? За ребят борюсь, за игру, за футбол, за все, что люблю и что ты любишь. А этих людей ты еще не знаешь. Вот которых меценатами окрестил. Не знаешь, какая это сила. У-у! — Он понизил голос. — «Авангард» занял предпоследнее место. Так? Вылетает в класс «Б». Так? Но есть предложение: чтоб на будущий год играли не восемнадцать команд, а двадцать. Только затем, чтоб «Авангард» остался. Ясно тебе? Какая там сила?

— Не может быть! — Сериков потрясен.

— Тише. Ребята не знают. Так и будет, вот увидишь. Санька Жеребцов получит команду класса «А». А, ничего! Приезжай к нам в Минск.

Сквер перед зданием газетно-издательского комбината. Легкий морозец, снег. На скамейке сидит Лужанский. Быстро проходят мимо скамейки — в здание комбината и оттуда — люди. Многие здороваются с Лужанским. Какой-то старик подошел, пожал ему руку.

Бежит Сериков. Увидел Лужанского, остановился.

— Пал Саныч!

— Олег! — Лужанский поднимается со скамейки. — Позволь мне поздравить тебя… Ты женился?

Сериков кивает.

— Кто она?

— Хороший человек. Из Театра драмы…

— А! Артистический мир! Прекрасно, поздравляю тебя. Я знаю, ты четыре года холостяком… Я бы лично — не смог. Молодая? Двадцать? Тридцать? Великолепно! — Лужанскнй все это говорит якобы радостно, живо, но в действительности — механически.

— Ты ждешь кого-то? — спрашивает Сериков.

— Жену. Мы идем в ГУМ за костюмом. Мне. Говорят, там какие-то роскошные финские костюмы…

И эта выдумка — а может, и не выдумка — совсем не для Лужанского, всегдашнего неряхи и вовсе не франта.