Бесконечные игры [киноповесть] | страница 33



Повесил трубку и мрачно оглядел всех.

— Знаете, кто звонил? Николай Федорович Горностаев. Помощник Микулькова.

Сериков и Лужанский угрюмо молчат. Мартынов произносит:

— О-о!

Лужанский и Сериков, подавленные, выходят из редакторского кабинета. Мартынов там остался. Лужанский усмехается:

— Ты видал, на какой чепухе он меня слопал?

— Еще не слопал…

— Слопал, слопал. Такой шанс он не упустит.

— Паникер ты!

— Я не паникер, а старый воробей…

Крик из конца коридора: «Олег!»

Лужанский заходит в комнату, а Сериков идет назад и подходит к Мартынову.

— Роман Романович просил тебя поехать на выставку, — говорит Мартынов.

Сериков кивнул.

— Слушай… Ты не… это самое, не дуйся… Мы с тобой прекрасно сработаемся.

— С тобой?

— Ну да, меня же прочат на место… — кивает вдаль, по направлению большой комнаты. — Я сам немного удивлен, даже возражал, по ты же знаешь Эрэр. С ним не поспоришь. Почему-то он старика невзлюбил, а к тебе относится, между прочим, совсем даже…

Сериков слушает с застывшим лицом. Потом вдруг берет Мартынова за галстук вместе с рубашкой, смял в кулаке. Говорит тихо и раздельно:

— Милый Саша Мартынов, ты далеко пойдешь. Я вижу. Но имей в виду: так просто сгрызть Лужанского, который проработал в газете сорок два года, вам не удастся. Имей в виду!

Мартынов, отдирая руку Серикова от своего галстука, забормотал:

— А мне-то что? Я-то что? Что ты мне-то?

23

Большая комната изменила облик, теперь она перегорожена занавеской, за которой в половине ближе к окну стоят кроватка Котика, диванчик Киры и громадная кровать-саркофаг старухи Калерии Петровны, а в половине, ближней к двери, расположилась Зинаида Васильевна со своим шитьем, манекеном, и тут же стоит круглый обеденный стол.

Воскресное, белое, снежное утро. Часов десять. Зинаида Васильевна примеряет на Маше халат.

— Что с Кирой? Ты звонила в больницу?

— Звонила… Стой тихо!

Пауза. Зинаида Васильевна что-то исправляет в халате. Губы ее, с зажатыми булавками, важно надуты.

— Ну? — говорит Маша.

— Через три дня будет дома. Только, пожалуйста, ничего не рассказывай своему Олегу. Слышишь? Я совершенно этого не хочу. Почечные колики, и все.

— Я и не собираюсь… А что такого?

— Не хочу.

— Да Кира ему сама расскажет…

— Не расскажет. Твой Олег все-таки, прости меня, чужой человек. А наши беды — это наши беды. Даже ты, ее сестра, ничего ей не прощаешь — да, да, я вижу! — иногда ты смотришь на нее с каким-то презрением, а ведь она…

— Я? С презрением? Ты с ума сошла!