— Таш... Привет, солнышко, — проговорила Алика, мягко сжав озябшие пальцы девушки. — Ты — не одна. Я с тобой.
Эти слова вызревали у неё в душе давно, с самого начала этого печального дня, и наконец сорвались с губ. Что почувствовала Таша? Была ли она испугана, озадачена? Чёрная бандана туго обтягивала голову Алики: осложнения с кожей ещё не прошли, она лечилась, и приходилось продолжать бриться. Шелушение в бровях благодаря мази существенно уменьшилось, но всё равно её внешний облик оставлял желать лучшего. Розовые, дышащие юной свежестью губы Таши вздрогнули, ресницы намокли, и Алика крепко чмокнула её в пухлую, яблочно-круглую щёку. Сердце набухало тёплой нежностью.
Таша в одночасье потеряла обоих родителей: двойные похороны застыли в её глазах голубым ледком горя и замкнутости. До этого дня Алика видела племянницу всего несколько раз — ребёнком и подростком, на нечастых семейных встречах. Её сердце всегда невольно улыбалось и согревалось при виде хорошенькой голубоглазой девочки, жизнерадостной и упитанной в меру. Правда, с годами эта мера, судя по всему, несколько изменилась.
Таша была раздавлена, растеряна: куда идти, что делать? Она была в каком-то трансе, в ступоре, плохо ориентировалась пространстве: в упор смотрела на ложку, но промахивалась, беря её, путала левое и правое, не попадала ногами по ступенькам, спотыкалась, и Алике то и дело приходилось её поддерживать, подхватывать под руку, направляя, как слепую. Голубые глаза племянницы, широко раскрытые, неподвижно смотрели перед собой.
— Пойдём... Вон туда, моя родная, — ласково подсказывала ей рука Алики, ведя её к автобусу, который должен был увезти их с кладбища в кафе для поминок. — Осторожно, ступенька! Держись за меня, детка. Я с тобой, я рядом.
Она неустанно напоминала об этом и во время похорон, и на поминальном обеде. Племянница цеплялась за Алику, будто за спасательный круг, льнула, как доверчивый ребёнок, и у Алики за спиной будто незримые крылья раскидывались — ей хотелось защищать, оберегать, окутывать собой, согревать. Она чувствовала себя нужной, и это было грустное, горьковатое, но в то же время и щемяще-сладкое чувство. Оно было как наркотик, хотелось ещё и ещё. Обещание, данное сестре, врезалось в сердце выбитыми на граните письменами. Бабушка и дедушка со стороны отца Таши жили далеко, в другом городе — вряд ли имело смысл отправлять её к ним. Да и пожилыми они уже были, болели. А Таша только что поступила в университет.
