Ее трясло от озноба, но она крепилась, чтобы отец не заметил этой дрожи и не испугался еще сильней.
К вечеру вся деревня знала про Дашкины колодезные приключения. По такому случаю все старушки и три дедушки собрались на посиделки в дом к Дашкиным родителям. Рассевшись по скамьям и стульям, бабули занялись рукоделием, а деды у печки закурили. По кухне поплыли клубы дыма. Старушки за пяльцами и спицами погрузились в сизое табачное море и оттуда ворчали, что Дашкины мама и папа не следят за ней должным образом, что братья не воспитывают ее как надо.
Двоюродная бабушка Маня ругала еще и саму себя за рассказ о Мазеге: сманила дитя на озорование![3] Ее успокаивала родная бабушка Маня:
– Да полно тебе! Полно! Это же наша Дашка! Ей и не такое в голову взбредет! Очень уж беготливая[4].
– Растет одна, без ровесников, не с кем играть, братья всё большие. Вот и озорует, как мальчишка. Что за девка? Хуже парней, – поддержала строгая соседка бабушка Лена.
– Хоть бы детский сад был, – подал от шестка голос дедушка Толя. – А так, что ж, конечно… где уследить… Это ж надо! С мечом к Мазеге! – И сквозь хриплый кашель расхохотался. – Ну, пацанка!
– Ох, ох, была раньше большой деревня, а теперь что? Одни мы, старики, остались. Одни-одинёшеньки посередь лесов, – вертела веретено бабушка Фая.
Дашка, густо намазанная медвежьим жиром для профилактики простуды, лежала на печке. Оттуда она наблюдала за бабушками и дедушками и думала: «Что они такое говорят? Как это мы – одни-одинёшеньки? Вовсе мы не одни! Нас так много в Паутинке живет! Кого у нас тут только нет! Минотавра бы только прогнать… Он у нас тут лишний».
Она задремала, и сквозь клубы табачного дыма в красном углу под иконами подмигивал Дашке огонек-маячок лампадки, а на полатях пересчитывал луковицы старый домовой. Иногда он сбивался со счета и тогда хрипло, как дедушка Толя, кашлял и на чем свет ругал и Минотавра, и зазнайку Мазегу за компанию.
– Ма-а-ать, – нараспев позвал Валерка. – Куриц-то наших лиса скоммуниздила.
Говори он с кем другим, а не со своей матерью, так вместо «скоммуниздила» обязательно вставил бы более привычное и ёмкое для деревенского мужика слово. Но его родительницей была сама Евгения Ивановна, бывший бригадир механизаторов третьего звена колхоза «Северный путь». При ней не матерились, а если и проскочит солёное словцо, так многократно извинялись. При ней не курили. Ее называли только по имени-отчеству. Все. От председателя колхоза Викентия Палыча до матюгальщика и пьяницы Тохи-Картохи.
