Микэль нахлобучил меховую шапку и сиротливо побрел в замок.
— Ваша милость, — говорил Микэль, — написали письмо его светлости принцу Вильгельму, а у нас кстати оказия: в сторожке ночует прохожий торговец.
Патер Иероним низко опустил голову.
— Завтра, — продолжал Микэль, — он собирается в путь. Ему придется побывать и в Брюсселе за новой партией товара…
Ван Гааль, посыпавший песком исписанный лист бумаги, обрадовался:
— Вот это вовремя!.. Я пошлю с ним сразу два письма: одно — его светлости в руки, а другое — в Испанию, Генриху. Пусть торговец передаст его там куда следует для пересылки.
Микэль смущенно попросил:
— Не будет ли ваша милость так добры помочь и мне написать доброй Франсуазе, хозяйке «Трех веселых челноков»? Помните небось?.. Я хочу поведать ей о моем горе…
У старого рыцаря вырвалось:
— Разве ей так уж плохо, нашей бедной Катерине?..
Микэль не смог ответить.
Граф Ламораль Эгмонт блестящими глазами смотрел на Вильгельма Оранского. Он только что принес с собою ходивший по рукам рисунок, изображавший курицу на яйцах. Из яиц вылупливались цыплята. И у курицы и у цыплят были человеческие лица.
— Вот в чем тут дело! — вгляделся Оранский в протянутую бумагу и рассмеялся. — Недаром у вас такой лукавый вид, граф. Курица — это его преосвященство Антуан Перрено, бывший епископ Аррасский, ныне кардинал Гранвелла…
— А цыплята, — хохотал Эгмонт, — новые епископы, высиженные сей преподобной курицей!
— Поразительное сходство!.. Кто это рисовал?
— Не знаю. Брюссель полон таких рисунков. Не очень-то почтительно относятся нидерландцы к первому министру короля.
Эгмонт и Оранский в ожидании остальных представителей нидерландской знати стояли в амбразуре окна, у входа в портретную галерею рода Нассау-Оранских. Сквозь круглые переплеты стекол виднелся веселый Брюссель. Зима уходила, стекая с сосулек заборов и крыш звонкими каплями, сверкая в лужах, едва подернутых тонким льдом, чирикая на мокрых плитах у входных дверей хлопотливой стайкой воробьев, лоснилась на спинах лошадей, тащивших воз с мешками зерна. От яркого по-весеннему солнца возница щурил из-под войлочного колпака глаза и, озорно посвистывая, размахивал бичом. Две запоздавшие хозяйки с громкой болтовней торопились на рынок, распустив по ветру завязки чепцов. Брюссель, казалось, жил обычной трудовой, бодрой жизнью.
— Я видел и другие рисунки, — говорил со смехом Эгмонт. — Все до одного они издеваются над зазнавшимся кардиналом!
