Когда окоченевшее тело извлекли из-под снега, то звери, неотрывно наблюдавшие за происходящим, вышли из своих нор и завыли.
Под этот вой юродивого завернули в войлочную попону, положили поперек седла одной из лошадей и таким образом двинулись в лагерь.
Конечно, этот однообразный, теряющийся в падающем снегу звук Дуня знала очень хорошо, звук, который способно издавать больное, закатывающее глаза животное с прижатыми к голове ушами.
Ведший под уздцы лошадь с Корейшей рослый кудрявый парень остановился:
— Авдотья Иннокентьевна, волки вроде… может, по кружной пойдем, а то можем и не отбиться.
— Иди, иди, Митя, — улыбнулась Зотова, — не бойся, нас не тронут.
А потом произошло то, что происходило не раз. После полутора часов пути Лукьян вдруг очнулся, начал мычать, закашлялся и после нескольких резких, неожиданной силы движений спеленутыми ногами упал на землю.
Отряд тут же остановился.
Вой затих, и перестал идти снег.
Войлочная попона распахнулась, а юродивый на четвереньках тут же и выбрался из ее колючих, пахнущих дымом костра объятий, и быстро заговорил:
— В чистом поле стоит ива, на той иве птица гнездо вила,
Яйцо с птенцом в море уронила.
Как у этой птицы об яйце сердце болело,
Так чтоб и у раба Божьего Михаила сердце ныло
И свербело о Божьей рабе Авдотии.
С молодыми и красивыми чтоб ее не забыл.
До седой старости чтоб ее любил.
Чтоб была она ночью ему луной, а на заре — утренней звездой.
В жажду — сладкой водой, а при голоде — едой.
Руки ее, что крылья, глаза ее, что стрелы!
Век им друг друга любить, век им друга друга не забыть!
Замки ключами закрою, замки в пески зарою, ключи в море-окиян царю Поддонному брошу.
Кто те ключи достанет, кто те замки со дна морского добудет, только тот им преградой и станет.
Ключ!
Замок!
Язык!
Аминь!
Все то время, когда Корейша произносил этот заговор, он ползал по войлоку, пытаясь нащупать свою суму. Наконец, когда это произошло, с последними словами — «ключ, замок, язык, аминь» — он выхватил из сумы образ Богородицы, вскочил на ноги, размахнулся и что есть силы бросил его в сторону погруженного в промозглые полупрозрачные сумерки бора.
Впрочем, он подумал, что кинул ключи в море-окиян.
И тогда Дышащее море вновь ожило.
Ветер пронесся над верхушками деревьев, полностью стряхнув с них снег в черную, ребристую воду. Раздался громкий плеск, словно море закипело, исторгнув из себя несчетное количество снопов брызг, которые потом еще долго летали над полем брани, а затем и падали, вспарывая базальтового оттенка пенистое месиво.
