После обеда встретившие меня товарищи доставили мою персону в издательство «Мир (свет) советов», где меня ожидало собрание редакторов, и я узнал, что здесь намерены начать с 1956 года выпуск моих сочинений в нескольких томах. <...> Затем — поездка к мавзолею Готвальда, который был закрыт, так что пришлось ограничиться наружным осмотром памятника Жижке, здания музея «Освобождения», вида с горы на город, — широкого и картинного...
Потом — Градчина, выставка французской живописи. Это те самые полотна импрессионистов, которые я смотрел с Эренбургом в 1950-м году, в тот «роковой» момент, когда их собирались убрать из национальной галереи в «запасники». Теперь пришел час, когда их подняли из хранилищ, развесили и невозбранно показывают всему народу. И... оказывается, народ не гибнет от импрессионизма и не развращается им!
С радостью узнал памятного Ренуара, удивительного по реализму Родена и чудных стариков Коро и Делакруа... <...>
7 сентября. День в Добржише, где был и прошлым летом. Заседание Пленума Правления Союза писателей. Дискуссия о сатире. Встречи со знакомыми — Ян Дрда, Иржи Марек (который называет себя бывшим писателем, потому что недавно назначен заместителем министра культуры); Карел Новый и др. Познакомился с Пуймановой. Дискуссия проходила с подъемом, горячо, ораторы волновались вопросами, о которых говорилось, — ничего бездушного или казенного, и я не скучал.
Вечером Марек показывал у себя новые фильмы с куклами Трнки, в числе них — «Бравого солдата Швейка» по Гашеку. Искусно и смешно.
10 сентября. — 12 ночи. Только что возвратился из поездки в южную Чехию с Яном Дрдой, длившейся с остановками на обед, кофе, ужин, 15 часов. Маршрут: Добржиш, Писек, Будейовице, Крумлов, Табор и через Писек, Добржиш в Прагу — всего 450 километров.
Сильнейшие впечатления — чешский ренессанс Крумлова и гусистский Табор. Запишу по дороге домой: завтра днем отъезд. Устал, в голове шум.
24 сентября. За десять дней сейчас гулял впервые по нашей поляне, к которой привык, точно лошадь к своему выгону. У ключа, откуда столько лет брал воду, водоем весь сломан, но ключ бьет по-прежнему, и трудно оторвать взгляд от журчащей стеклянной струи, сбегающей в реку по камням, обтянутым желто-коричневым налетом, точно замшей. Было тихо, ясно, и новая осень уже овладела всем вокруг — своим воздухом, своей палитрой. Очень хорошо было ходить, и легкому чувству не помешали даже встречи с переделкинскими одногорожанами.
