Так обстоит с работой, которую считаю главной: в ней недостает влекущей, большой, понятой цели. Над этим надо думать и думать. Не утешать себя записочками, нотабенами к фабуле, но искать зерна, способного напитать душу.
13 апреля. Дача. У Мусоргского есть такое выражение: «Все почти сочинено, надо писать и писать».
Сколько я уже живу с таким же чувством!
Сейчас, поздно вечером, читаю о Бетховене (Альшванга), встречаю отрывок «Весенней» сонаты, оп. 24, и — так разительно увидал себя в Zittau, в 1915-м, когда опять купил скрипку и взялся снова заниматься, на Schillerstrasse. Мотив ее потом, вплоть до последних лет, всплывает в душе и несет с собой воздух томительных молодых ожиданий и боли. <…>
Всегда считаю самым сильным в себе зрительные ассоциации, но музыка в отдельные миги превосходит их и обнимает собой больше, чем зрение. Какая жалость, что она оставлена, и так мало унес я ее с собой из той волшебной поры, когда был немного музыкантом...
4 мая. Проснулся рано, смотрел на сад, и — удивительная сцена! — опять вернулась пара скворцов, самка засела в скворешник, а какая-то пичуга, успевшая в ее отсутствие облюбовать помещение и поселиться в нем, отчаянно рвалась в скворешник через леток, билась изо всех сил, но скворчиха не пускала ее, обороняя гнездо. Тут вдруг из леса примчался самец, пичуга, в ужасе, ринулась вниз и умчалась, а он повертел головой во все стороны, как истый хозяин, и юркнул в леток. Наверно, старуха рассказала ему, какие страхи перенесла, он ответил ей — «держись крепче», выскочил через леток и без раздумья полетел в лес, уверенный в себе и в том, что его дело правое и скворцы всегда победят — был бы только скворешник!
6 мая. Писал и как будто начал двигаться. Вечером Нине с Александром прочитал первые три подглавки и услышал от Нины больше того, что хотелось услышать. Биографические вставки в характеристиках героев принимаются очень хорошо. Я боялся, что они затягивают рассказ и скучны. Между тем к ним придется прибегать (в разных видах и приемах), чтобы не было пустот в 20-летии, отделяющем 2-й роман от 3-го: должны быть даны истории жизней. Тут труден лаконизм, — я стараюсь сжимать, а материал ширится изнутри. Понравилось и то, что даю сразу «много жизни» — по масштабу, т. е. и исторически, и общественно, и по пространству, и по «интимности» личного, семейного. Много, но оказывается — очень сжато, хотя мне казалось, наоборот, растянуто.
Мне просто неодолимо требуется делиться написанным с благожелательным слушателем. Я угадываю — как он относится к прочитанному, каков его взгляд — наружный или внутренний, какими побуждениями вызван отзыв — желанием ободрить бедного автора, или волнением, удовольствием, испытанными во время слушания. Дора была моим первым слушателем больше 30-ти лет, она меня не могла обмануть, даже когда хотела. Но Нина была бы, кажется, вовсе не способна притворствовать, разве если я уже совсем впаду в маразм.
