Любовница поняла без слов, раздвинула ноги еще шире и, нагнувшись, уперлась руками в пол. Ашезир скользнул пальцами по ее раскрытой промежности. Горячая, влажная! Не удержаться и не нужно!
Он снял кафтан, приспустил штаны и вошел в нее. Хризанта двигалась навстречу, стонала и время от времени вскрикивала. Сладкая, какая сладкая!
Извергнув семя, он зарычал, замер на несколько мгновений, потом отстранил наложницу и бросил:
— Спасибо, милая, ты настоящее чудо. Теперь можешь идти.
— Это тебе спасибо, мой принц, — проворковала Хризанта, поцеловала его руку, затем оделась и, набросив накидку, скрылась за дверью.
Ашезир, все еще тяжело дыша, опрокинулся на кровать.
Хорошо, до чего хорошо! Определенно, любовные утехи спасают от дурного настроения куда лучше, чем самоубеждения, успокаивающие зелья или пьяный сок.
Он проснулся оттого, что громко хлопнула дверь. Кто-то вошел…
«Кто-то»? Да во всем Шахензи существует лишь один человек, способный вот так запросто вваливаться в покои наследника!
Ашезир подскочил на ложе и уставился на отца. Тот прошел вперед, встал у изголовья кровати, наполовину загородив спиной одно из окон, и пихнул сына в бок.
— Вставай! Хватит отлеживаться, уже давно утро.
Ашезир глянул за его спину: через окно пробивался бледный свет, по стеклу ползли серые капли, соединялись в размытые узоры и снова растекались в стороны. Что ж, и впрямь наступило утро, но вряд ли давно: просто отец, проглоти его бездна, привык вскакивать до солнца. Ну, если можно так сказать, учитывая, что солнце в этой проклятой стране и без того слишком часто скрывается за тучами, а сейчас еще и осень близится.
— Ты что, не расслышал?! — император снова пихнул его в бок, Ашезир встрепенулся, сбрасывая остатки сна, и вылез из кровати. — Так-то лучше, — проворчал отец. — А теперь приди в себя и слушай.
— Да, божественный.
Он стоял перед отцом в одной ночной рубахе, больше всего на свете желая забраться обратно под теплое одеяло; по телу ползли мурашки, волосы на руках и ногах вздыбились. Огонь в камине погас еще ночью, но позвать слуг, чтобы развели новый, император, конечно, не позволит, не сейчас. Скорее в очередной раз обзовет слабаком. Ему-то самому, разумеется, не холодно, он в теплом кафтане, шерстяных штанах и высоких ботинках. Зато Ашезир босой, а зябкий воздух пробирается под тонкую льняную сорочку. Быстрей бы отец сказал, для чего явился, а то вот-вот зубы начнут стучать!
Император прошествовал к креслу и грузно в него опустился. Проклятье! Значит, разговор намечается длинный — по крайней мере, не короткий.
