Бубны и барабаны звучат глухо, теперь лишь отбивая ритм, зато изысканные переливы зурн сплетаются в томно-витиеватую и будто нездешнюю мелодию, рдяно-золотые всполохи костра освещают гибкий танцующий силуэт.
Данеска выгибает спину, и длинные волосы почти касаются земли, высокая грудь выделяется под платьем. Сестра выпрямляется — и черные пряди хлещут ее по лицу и плечам. Руки извиваются, позвякивают браслеты, она заламывает запястья и складывает пальцы в изящном жесте. Поворот, наклон в сторону — и снова соблазнительный изгиб талии, и снова руки, как змеи, оплетают одна другую…
Она взмахивает ногой, задерживает ее на весу, потом заводит за другую.
Очередной поворот — и развеваются волосы, руки смыкаются над головой…
…Сомкнула бы их на моей шее… обхватила ногами мои бедра и…
Отец был прав: невозможно смотреть и не любоваться ее плавными и четкими движениями. Это не просто танец — это песня. Данеска танцует — ее тело поет.
А еще эти глаза и губы! Она то улыбается, то становится серьезной, играет бровями, жжет взглядом!
Снова замах ноги, и тонко-изогнутая ступня, и обнажаются икры…
Наваждение!
Он отвернулся — лишь бы не видеть ее и не утратить разум! — глотнул из рога пьяной воды. А музыка все лилась и лилась. Виэльди не поднял взгляда, пока она не закончилась.
Танцуя, Данеска забывала обо всем и всех, растворялась в волшебных трелях — и никаких мыслей! Она была воплощенной мелодией — ритм и чарующие звуки вели, а она следовала за ними, покорялась им, теряла себя. Данеска исчезала, оставалась только музыка и — танец.
Так было всегда, но не сейчас. Ныне она не растворилась в пляске: мешало осознание, что на нее смотрит Виэльди — то ли брат, то ли любовник. А он смотрел! Смотрел так, что хотелось сбежать! Пронзающий насквозь, обжигающий и… алчущий взгляд.
…Виэльди! Ну зачем так смотришь? Зачем тревожишь?!
Когда Данеска закончила танец и сложила руки перед грудью, музыка оборвалась. Люди захлопали, выкрикивая слова похвалы, а Виэльди отвернулся, словно ее не замечал. Неужели жаркий взгляд лишь почудился?
Данеска не стала отвечать на крики «еще, еще!», не стала и кланяться в очередной раз — вместо этого сбежала. Обогнула костер и бросилась в степь, подальше от людей, от костра, от праздника. Лишь когда пламя померкло за спиной, превратившись в далекий огонек, она замедлила шаг и остановилась. Опустилась в мокрую траву и уставилась на небо, усеянное насмешливыми звездами.
Минуты не прошло, и позади зашуршала трава: Данеска вскочила и обернулась — сюда шел Имидио. Какое странное чувство! Одновременно облегчение, что это он — и досада, что всего лишь он.
