Сам Левин, кажется, мог по неосторожности сбить мне лбом дверные косяки, настолько высок он оказался. Почему-то раньше я не задумывалась. Но раньше мне и не доводилось видеть его в окружении тех предметов, которые вижу изо дня в день.
— К тем, сбоку от дома, на парковке? — зачем-то уточнил инспектор, кажется, недовольный еще чем-то, помимо отсутствия на положенном месте зеркала.
Я покачала головой, пытаясь понять, что же такое происходит.
— К дальним, тем, что через двор стоят, на соседней улице.
Ответ инспектору совершенно не понравился.
— Почему же вдруг вам понадобилось выбрасывать зеркало именно там?
Я растеряно выдавила:
— Так удобней.
Сама опешила, насколько нелепо звучало такое объяснение, но не объяснять же, что неудобно совать что-то настолько громоздкое в те баки, что возле дома, зато если пронести мусор через двор, то все станет куда проще.
— Окажите любезность, Софья Андреевна, проводите меня к тому месту, куда вы отнесли зеркало. Мне невероятно любопытно взглянуть на него.
Каждое слово было словно сталь, тяжелое и холодное. Таким просьбам не отказывают, тем более, когда просит подобный человек.
Идти никуда не хотелось, но я согласилась, внутренне сжимаясь от дурных предчувствий.
Должно быть, не стоило мне пускать в собственный дом этого человека.
— Конечно, Кирилл Александрович, только оденусь.
Я с изумлением смотрела на бак, возле которого собственными руками ставила злосчастное зеркало, и не понимало, куда оно могло запропаститься. Не забрали же его, в самом деле? Кому может понадобиться такой хлам в благополучном районе? Да и люди в России суеверны достаточно, чтобы не брать разбитые зеркала.
— И где оно? — спросил меня Левин так, будто я висела перед ним на дыбе, а он стоял рядом в рясе и с распятием.
— Не знаю. Понятия не имею, — с трусливой поспешностью ответила я и отступила на шаг назад.
Инспектор сделал шаг вперед. В неверном свете уличных фонарей он казался еще громадней и страшней.
— Скажите правду, Софья Андреевна. Облегчите жизнь нам обоим.
Как же жутко звучали эти слова.
— Но я ведь на самом деле понятия не имею, — почти прошептала я, не зная, как же быть.
В чем бы ни подозревал меня Левин, оправдываться никак нельзя, хотя бы потому, что не подозревала, что мне ставят в вину.
— Да что вы? — как будто бы с дружеским участием произнес инспектор, и его глаза показались мне совершенно черными, непроглядными как самая глухая ночь. — Однако как вы побледнели. Вам нехорошо?
