Правильную ли дорогу она выбрала? А что, если всё — чепуха, заблуждения? И она — бездарность, которую хвалят по инерции лишь за случайные успехи?
В её работе начался какой-то необъяснимый спад, в том числе и из-за физических недомоганий. За границей её мутило, и она выступала на силе воли, на чувстве долга перед публикой. И, конечно, на ответственности за мать, которую она до сих пор обеспечивала. Та даже пенсию не получала, не имея достаточного рабочего стажа. У сестры Галины родился третий ребёнок, а её мужа сократили на работе, и Мария высылала им помощь, пока тот находился в поиске нового места.
Всё это заставляло её тянуть лямку, потому что ей платили за пение. И платили хорошо. Симптомы депрессии подтверждал уже и врач, но Мария не имела права свалиться с болячкой, отменив все выступления. Она не имела права останавливаться и бросать всех, за кого несла ответственность. Лишь однажды у неё вырвалось:
— Мам, я не железная. Однажды и я не смогу больше барахтаться. Сделай что-нибудь со своей жизнью, хоть какой-то шаг к независимости сделай! Потому что я бьюсь из последних сил. Надолго меня не хватит.
Мать только пугалась и плакала.
— Да что ты говоришь, доченька! Брось такие мысли! Это я старуха, это мне пора место на кладбище покупать, а ты-то! Ты, молодая и здоровая! У тебя вся жизнь впереди!..
— Я не знаю, мама, — роняя слезу на клетчатый плед, пробормотала Мария. — Я не знаю, что со мной. Мне кажется, я больше не могу. Я устала.
— Заработалась ты, вот что! — воскликнула мать. — Отпуск тебе нужен, отдых! Ты же вкалываешь, как проклятая, света белого не видишь. Что толку, что ты по заграницам ездишь? Приедешь — и даже страну посмотреть некогда, одна работа проклятая.
— Может, ты и права. Но если я отменю концерты, будут убытки. Придётся платить неустойки. А у меня — ты, семья Гали. Гале что, с грудным ребёнком на работу выходить? На что вы все будете жить? Я у вас сейчас единственный добытчик.
— Ничего, выкрутится Лёха, найдёт работу, — уверяла мать.
Вопреки поставленному диагнозу, Мария продолжала работать. Антидепрессанты не всегда помогали, иногда её охватывал такой мрак, что она не могла выйти из номера гостиницы. Бывало, что и приходилось отменять концерт. О своих проблемах она молчала, как партизан на допросе, и с лёгкой руки журналистов и критиков её окрестили взбалмошной и капризной, обвиняя в том, что она отменяет выступления по своей прихоти. А о том, что накануне она тряслась и умирала в панической атаке, знала только помощница Катя. Та была бы рада рассказать людям всю правду, но Мария запретила ей открывать рот.
